— Князь? В вашу дыру?! Ну это ты, брат, и не трудись, все одно не поверим!
Глаза у Горибеса разгорелись: такой вызов он не мог не принять. Но тут Нехлад поднялся на ноги, и походники смолкли.
— Сегодня я пойду в горы, — сказал Яромир. — Со мной пойдут Кручина с Радишей, Ворна, Бочар и Езень. Остальные тут останетесь, отдыхайте. Да пусть кто-нибудь ближе к полудню съездит к нашим проводникам, спросит, собираются ли они идти дальше.
— Мы съездим, — сказал Крох.
У этих все на двоих: мало кто слышал, чтобы кто-то из близнецов говорил «я».
— Добро, — кивнул Нехлад. — Только не вздумайте с ними спорить, а тем паче смеяться. Нам с этими людьми бок о бок жить, пускай себе верят, во что хотят.
— Слыхали? — без улыбки спросил Бочар. — Горибеса к проводникам не пускать.
— Это когда я над лихами смеялся?! — возмутился тот.
— Смеяться не смеялся, но, если начнешь им рассказывать, сколько кладов мы тут без них нашли, мало ли что дикарям в голову взбредет?
— Да подь ты! — махнул рукой Горибес.
— Я-то иду, а вот ты на месте посиди, оно тебе труднее будет…
— Ну довольно! — прикрикнул Ворна на смеющихся походников. — До вечера зубоскалить решили? Собирайтесь, кому сказано.
Нехлад подавил вздох. Главным в походе был он, и люди его слушались, но совсем не так, как Ворну, а будто со снисхождением. Это было, наверное, заслуженно, но все равно обидно.
— Сколько времени думаешь там провести? — спросил Ворна.
— Дня два.
Когда заплечные мешки были уложены, сверху спустились Водырь и Торопча. Лица — самые загадочные.
— Что нашли? — спросил их Нехлад.
— Есть на что посмотреть, — ответил Водырь, садясь на камень. — Я там ногу малость подвернул, ну да Торопча вас проведет, все покажет.
Нехлад не стал расспрашивать. Немногословного и спокойного Торопчу просто распирало, но раз терпит, не говорит, значит, редкое дело, хочет произвести впечатление. Пускай. Нехлад уже и сам догадывался, что увидит.
* * *
Семь человек поднимались по зеленому склону. Безоблачное небо ласкало горные пики. В травах стрекотало и сверчало, крученые вязы устало бормотали о древних тайнах, и журчал ручей среди молчаливых седых валунов.
Кручина и Радиша переговаривались вполголоса. Удивительно: один имел дело с небом, другой с землей, но они постоянно находили о чем поговорить, а чаще — поспорить. Но их приглушенные голоса не нарушали дремотного очарования этого места.
— Нехлад, тебе снилось что-нибудь этой ночью? — спросил вдруг Радиша.
Яромир помедлил с ответом.
— Почему спрашиваешь?
— Звезды говорят, что сны этой ночи могут быть вещими.
— Хорошо бы! — усмехнулся шагавший слева от них Езень. — Потому как приснилась мне сегодня такая девица, что ни в сказке сказать ни пером описать! Целомудренная, но страстная…
— Езень! — довольно резко осадил его Нехлад. — Здесь не место для таких шуток.
— Место как место, — пожал тот плечами.
Ворна все слышал, но не вмешивался, исподволь наблюдал, что сделает молодой вожак.
По уму, не следовало, наверное, вступать в перепалку с бойцом, но Нехлада зацепило.
— Эта земля дышит памятью древних, — сказал он. — Что радости проявлять неуважение к их душам?
— Я так думаю, боярин, что древние эти, кем бы они ни были, и с девками миловались, и шутку понимали. И правду говорили. А я всего-то правду и сказал. Приснилась мне девка — что ж теперь?
Недоумение бойца было вполне искренним, и Нехлад остыл.
— В этом ты прав, — признал он. — Но неужели не слышишь, что ветер шепчет о другом? Давай сперва прислушаемся, о чем говорит этот край, а потом уже будем рассказывать ему, о чем мечтается.
Езень, пожалуй, не вполне понял его, но примолк. Несколько минут шагали в тишине, потом звездочет полуутвердительно сказал:
— Значит, были сны…
— Были. Но не запомнились.
Миновал уже час, как они покинули стоянку. Вот ручей вильнул в сторону. Подъем стал выравниваться, зелень расступилась, и Торопча сообщил:
— Уже скоро!
Нехлада охватило волнение, и он невольно прибавил шаг.
Вскоре открылась перед ними чашеобразная долина, приютившаяся между отвесными скалами на востоке и ступенчатыми кручами на западе. За краем долины серела между двумя острыми пиками седловина перевала.
Левее западного пика срывался с круч, пенясь на перекатах, водопад. Должно быть, когда-то он питал долину, но теперь воды его безвозвратно уходили в страшный черный провал, расколовший скалы. Как-то сразу глаз угадывал, что посреди долины прежде было озеро, хотя обнаженное дно его давно уже выветрилось и стерлось.
Впрочем, все это восхищенный Нехлад разглядел много позже, а сейчас он смотрел на руины. Пусть не везде они четко угадывались, зато это были именно остатки стен, а не как на равнине — груды камней, за века столь старательно обработанные ветром и дождем, что при всем желании трудно сказать, касались ли их когда-нибудь человеческие руки.
Без особых усилий можно было разглядеть рисунок улиц и линии городских стен. Догадаться, где высились дворцы и башни. Обломок одной из них был виден саженях в двухстах от бывшего озера.
И прямо тут, на южном входе в долину, когда-то были укрепления и стояли четыре сторожевые башни. От двух остались лишь основания, от третьей — кладка по пояс человеку. А от четвертой, благодаря какой-то невероятной милости бога ветров, нижнее жилье.[2]
— Это он! — будто со стороны услышал Яромир собственный голос— Хрустальный город. Он действительно существовал. И мы его нашли.
* * *
С самого начала пути они держались горного кряжа, который лихи называли Хребтом Тьмы. Славиры до поры окрестили хребет Безымянным — как и все прилегающие к нему земли.
Яромир вообще не стал торопиться с именами, и на карты, тщательно вычерчиваемые землемером Кручиной, ложились пока лишь прозвища.
До сих пор настоящее имя носила только полоска земли от предгорий до озера, где на реке был заложен Владимиром Булатом город Новоселец. Он да четыре села подле дозорных застав — назывались теперь Владимирова Крепь.
За рекой осталось лихское имя Жита, то есть Жизнеподательница. Хорошее имя, незачем менять. А вот озеро лихи называли Войтар, то есть попросту Вода, и для славиров не годилось.
Покуда не было за озером примечено ничего особенного, кроме частых и густых туманов. Так и прозвали его до времени Туманным.
Часть равнины на запад от Житы называли Дикой, иногда — Лошадницей: там паслись табуны диких коней. Порой о той же земле говорили Ковылье, Ковылья пустошь, Дикотравье — когда-нибудь сама жизнь укажет единственное нужное имя, тут глупо спешить.
