— Отчего вы не послали за мной, брат, когда ему стало совсем худо?
— Ах, отец Тхритрава, но что бы это изменило? Я молился за него…
— Мы могли бы молиться о его исцелении вместе. — В голосе настоятеля прорезались нотки сурового недовольства.
— Но… ведь и вы, и вся братия неустанно о том молитесь и так!
Вот интересно, и откуда во мне такой скепсис к последним словам брата Шаптура? Ой, не иначе все те же обещанные воспоминания…
А вдруг бывший хозяин моего тела был такой гад, что единственной молитвой, которой он достоин, является: «Чтоб ты, гнида, сдох»? Интересно, и много мой предшественник врагов нажил?
— Это верно. — Голос настоятеля смягчился. — И все же в такой час, когда жизнь нашего брата висела на волоске, каждый глас, взывающий к Святому Солнцу, был бы небесполезен. Я не виню вас, брат Шаптур, вам как бывшему мирскому лекарю это непривычно, должно быть…
— Я, верно, еще не проникся должной благодати, отец Тхритрава.
— Пустое. Вы слишком недавно у нас в обители, вам наши порядки внове, но я буду последним, кто обвинит вас в пренебрежении своим священным долгом. — Голос настоятеля был полон меда и патоки. — Нынче пойдите отдыхать. Скоро сюда придет брат Асмара, а покуда его нет, при брате Прашнартре побуду я, помолюсь о его скорейшем выздоровлении. Идите, не спорьте. Я тут все же пока настоятель.
Интересно, меня сейчас подушкой придушить не попытаются? Если так, то Тхритраву будет ждать пренеприятный сюрприз — мне обещали дать еще немножко пожить, причем, полагаю, подразумевалось не несколько минут, так что буду драться.
Хотя сам-то настоятель мараться вряд ли станет…
Хм, а с чего бы это такая паранойя? Явно не моя собственная, а благоприобретенная — за свой поганый язык в торец, бывало, получал, но вот чтобы всерьез кто-то на мое здоровье покушался — такого не было. Ну, ангелы небесные или кто вы там, что за типа вы мне в качестве реципиента подсунули-то?
Эх, пить охота, а тут этот пастырь душ человеческих ошивается, чтоб его. Вот не доверяю я ему отчего-то, хотя и не видел еще ни разу. Не буду при нем «в себя приходить».
Вновь скрипнула дверь.
— Отец-настоятель? — басовито произнес вновь вошедший.
— Оставь, Асмара, мы одни, — отозвался Тхритрава. — Шаптура я отпустил, пусть отдохнет. Этот лекарь хорошо поработал. Он идет на поправку.
— Велика важность… — Тяжелые шаги у этого брата Асмары, не иначе весит как чугунный мост. — Когда он год назад расшибся, ты так не переживал.
— Год назад был жив царевич Тыкави, — сварливо огрызнулся настоятель.
— У него же осталось двое сыновей.
— Двое малолетних сыновей, — прошипел Тхритрава, затем помолчал немного и спокойно, как-то даже нудно добавил: — Я получил вести из столицы. Каген серьезно болен.
— Оправится? — деловито поинтересовался Асмара.
— На все воля Святого Солнца, конечно, но я бы не рассчитывал на выздоровление царя.
— И чего теперь ожидать? — озадаченно пробормотал собеседник настоятеля.
— Кто знает? — задумчиво протянул Тхритрава. — Дочерей своих он всех выдал в другие государства, его единственный сын мертв, а Шехамскую Гадюку в качестве регентши при малолетнем внуке Кагена Совет князей потерпит вряд ли. Сами они промеж собой тоже никогда не договорятся. И тут те, кто поумнее, могут припомнить о том, что у правителя есть еще и брат, который, по всем законам, имеет преимущественное перед царскими внуками право на престол. Но если к тому моменту, как это придет в головы примасу и владетельным, царевич Лисапет умрет, то нам с тобой, брат-кастелян, не поздоровится.
Опа! Опаньки! Оп-па-панечки! Это они про кого? Не иначе как про меня! Я, что же, выходит, царского роду и вскоре трон унаследую? Черт возьми, а жизнь-то налаживается!
— Ладно, это все пока только домыслы. Приставь кого-нибудь из братии за ним приглядывать, пока не поправится. Не самим же нам с тобой за ним горшок выносить.
— Думаю, юный Тумил сегодня о нем позаботится, — ответил Асмара.
— Кто? Он же еще только послушник и совсем мальчишка.
— Зато княжеского рода. Никто не скажет, что приглядывать за братом Прашнартрой приставили незнамокого. К тому же… — Кастелян издал гаденький смешок. — Выносить горшки за больными — это хороший урок смирения.
— Резонно, — согласился настоятель. — Пойдем, пришлешь его, а у нас еще много дел.
Снова скрипнула дверь, и я остался в одиночестве.
Помирающего одного оставили, гады! Припомню я вам это, когда царем стану!
Продрав глаза, я первым делом огляделся. Что сказать? Небогато тут живут царевичи, что уж там. Келья, какие в монастырях бывают (если верить фильмам и Интернету), камень, никакой штукатурки. Размер комнатушки — три на три с половиной метра где-то. Ну или, по местным меркам, шесть на семь локтей.
О, опять телесная память. Не обманул неопознанный светящийся субъект!
Обстановка — тоже не пятизвездочная гостиница. Это, скорее, отель «все выключено»: топчан подо мной; табуретка; небольшой столик; вешалка с каким-то буро-коричневым плащом на ней; пузатая тумбочка у стены, справа от двери; на тумбочке какие-то инструменты для пыток валяются. А, и еще небольшое зеркало, вроде как из полированного металла.
Хм, выходит, набор юного палача — это мои мыльно-рыльные? Однако… В какую же глушь я попал-то?
Ладно, хоть посмотрим, как я теперь выгляжу… если чертова спина и негнущиеся коленки встать позволят. Есть! Сел! Теперь встать… Слабость-то в теле какая… Ну да, ну да, я ж болел… А мы вот по стеночке, по стеночке — и на месте. Ну, свет мой, зеркальце… заткнись.
Да-а-а… Что же, теперь с «немножко» все понятно. Глядя на свое отражение, я понял, что мне лет сто. Ну или немногим меньше, если сделать поправку на болезнь. Но это офигеть как болеть надо!
Из зеркала на меня смотрело сухое морщинистое лицо, не бритое дней пять. Натуральный обтянутый кожей череп с седыми, некогда заплетенными в косичку до лопаток, а теперь частично выбившимися и всклокоченными жидкими волосенками, тонкими губами, крупным тонким носом и здоровенными водянисто-голубыми глазищами. Вокруг глаз наблюдалась такая чернота, что сравнение с пандой приходило на ум само собой.
Я перевел взгляд на костлявые руки с узловатыми, воспаленными суставами артритника, заглянул под свою замызганную серую ночнушку («нижняя рубаха» — услужливо поправила меня память) — нет, не задирал подол, тощие и перевитые венами цыплячьи ножки и так видны были хорошо, просто ворот широкий оттянул и заглянул.
Красота, кожа да кости. Где мои сто десять кило сплошной мускулатуры? Ни одна сволочь не верила, что я айтишник. Где мои густые черные волосы? Где мои сто восемьдесят сантиметров роста?
