Огвайн мысленно зааплодировал: Кубр всегда говорил чисто, правильно и с некоторой даже претензией, — дескать, и мы не деревня, цену себе знаем.
— Этого? — Эльф брезгливо указал на Огвайна.
— Его, аспида! — запричитал Кубр, как на поминках. — Ох и не повезло же мне с хозяином, кто бы знал!
Он остро глянул на эльфа, силясь угадать, сразу ли вываливать на того историю своих злоключений или погодить. Но Авертай разрешила эту проблему за него:
— Слуга, говоришь? — Девушка приблизилась. — И чем же занимается твой хозяин?
Заслышав ее голос, эльф выпустил подбородок несчастного Кубра и брезгливо вытер пальцы о траву.
— Купец он, — продолжал ныть Кубр. — Потому и дрался, что привык добро свое защищать. А я… Да вы сами видели…
«Видели, видели, — мысленно усмехнулся Огвайн. — Обоих моих ребятушек видели. Так порскнули в кусты, что только их и видели. Но второму, похоже, повезло меньше: при мече был. Хотя и Кубра скорее всего в живых не оставят. Не те ребята».
— И чем же он торгует, коли не секрет? — насмешливо поинтересовалась девушка.
А вот этого-то Кубр и не знал. Синклит справедливо рассудил, что ради пары слуг заводить Огвайну еще и лавочку — кучеряво будет. А талиссе и вовсе без разницы: купец так купец. Сказался бы герцогским конюшим — был бы герцогским конюшим. Плати деньги, а остальное — твои заботы.
— Ну, этим… — Бедняга Кубр даже перестал ныть. — Всяким…
— Вот что, слуга купеческий, — заявила девушка, — считай, что не повезло тебе. Мы… Мы — пилигримы, совершающие смиренное паломничество в майонтский храм Парящей Вне Жизни…
— Так ведь в Майонте нет храма Орробы! — оторопел паренек.
— Да и талисса Трэмани торопилась в Майонту не затем, чтобы доставить туда какого-то купца, — отрезала Авертай. — Тебя же это не смущает.
— Погоди, не буйствуй. — Ладонь Кайала легла на плечо девушки. — Малец, похоже, правду говорит. Купец он там или не купец, не ему судить.
— А бойкий у него хозяин, — не сдавалась Авертай. — И похоже, привычный к пешим прогулкам? Что, товар он тоже на своем горбу таскает?
— Так он без товара. — Кубр опасливо покосился на медальон на груди Кайала. Кто их знает, вдруг и впрямь паломники. Ведь Орроба — госпожа такая, шутить не любит. — Дело у него в Майонте, у двоюродной сестрицы свадьба. Вот и нанял талиссу для охраны. А что пешком… Так по лесу верхами не пробраться, а от дороги он все просил подальше держаться. Как чувствовал…
— Сколько вас было?
— Шестеро — из талиссы. Еще нас двое. Ну и хозяин.
— Итого девять, — тихо проговорил Риндал. — Мы разобрались с семерыми, Зар с Кайалом — со слугами. Складно выходит. Но в талиссе Трэмани было не шестеро — семеро.
— Согласна. — Авертай перевела взгляд на паренька. — Кого не хватает?
— Трэмани. — Кубр опустил глаза.
— Что с ним? — мгновенно насторожилась Авертай.
— Ничего, — удивился Кубр. — Он не смог выехать вместе с нами. Догонит в Майонте.
— Почему?
Слуга пожал плечами:
— Не докладывался. — Он уже почувствовал себя свободнее.
— В одиночку Трэмани все равно дальше не пойдет, — вполголоса заметил Кайал.
— Скорее всего. — Авертай задумалась. — Ладно, не будем терять время. Себ?
— Готово! — похлопал тот по туго набитому мешку.
— Тогда уходим. Риндал, у тебя есть четверть часа.
Изумление в глазах паренька ее позабавило, но Авертай выкинула пленника из головы раньше, чем ее талисса успела покинуть поляну.
— Приготовиться! — вполголоса скомандовал легат. — Он выходит.
Вскочив с лежанки, Тарш спросонья ударился головой о потолок землянки и бросил на легата полный укора взгляд.
— Опять! — простонал он.
— А ты думал, — усмехнулся легат. — И приведи себя в порядок, чучело заморское.
Тарш потер наливающуюся на затылке шишку и нехотя поковылял к висящему на стене отполированному бронзовому щиту. В щите отразились грустные, запавшие от недосыпа глаза, неровно обрезанные прямые черные волосы и выпирающие ребра, испещренные белесыми полосками шрамов. Подтянув набедренную повязку, Тарш вытащил из сундучка россыпь тонких карандашей и, отколупнув от стены глины, сотворил себе свежую рану. Открытую, гноящуюся, пересекающую щеку от уха до подбородка. Ничего получилось, впечатляюще. С такими долго не живут.
Из лежащей на столе большой морской раковины послышались шаги. Легат не ошибся.
Печально вздохнув, Тарш потянулся к шлему: жарища наверху та еще, но положение обязывает.
Обернувшись, легат поперхнулся, но выяснять отношения было некогда: с минуты на минуту тот, за кем они наблюдали, должен был выбраться на поверхность.
— Лук не забудь.
— Как скажете, мессир. — Тарш изобразил на лице покорность престарелой наложницы.
Рана заколыхалась столь неаппетитно, что легат поспешил отвести взгляд.
— Акки, доложи командору, — приказал он меланхоличному смуглому магу, отдыхающему на второй лежанке.
Татуировка, покрывавшая тело Акки с ног до головы, заставила бы цивилизованного ольтанца с отвращением сплюнуть. К счастью, похоже было, что самые отвратительные фрагменты милосердно прикрывала набедренная повязка.
«Художники, — в сердцах сплюнул легат. — Творцы, язви их в печенку! Ни к чему серьезно относиться не могут!»
— Да, и передай ему…
Но Акки уже впал в транс.
— Гильом! — воззвал легат к паре грязных босых ног, переминавшихся на уходящей в потолок лестнице.
— Пока все тихо, — с готовностью откликнулись ноги. — Боевое охранение отдыхать изволит.
— Сколько их?
— По-прежнему четверо. И хоть бы по сторонам огляделись.
— Сейчас оглядятся, — мрачно пообещал легат, направляясь к щиту. — Ладно, красавец, хватит на себя любоваться. И так глаз не оторвешь.
— О! Глаз! — радостно воскликнул Тарш, потянувшись к карандашам.
— Но-но, — пригрозил легат. — Бельма, знаешь ли, у дикарей нынче не в моде.
— Ты уверен? — засомневался воин.
— Абсолютно! — подтвердил легат. — Бельмастых они, друг мой, убивают. В детстве. Скармливают Великой Гадюке, обвивающей стопы Темеса.
— В детстве? — нахмурился Тарш, не желая отказываться от такой великолепной идеи. — Но ведь…
— Разговорчики? — грозно поинтересовался легат. — Гильом, живо вниз. Тарш, а ты давай наружу.
— Командор распорядился, чтобы все остались живы, — заявил Акки.
— Делов-то…
Взглянув в щит, легат поправил ожерелье из ракушек, прикрывавшее висящий на груди медальон, одним движением нахлобучил обруч с перьями фазана (по крайней мере, как человек сугубо городской, он надеялся, что это был именно фазан) и грустно потер шею со следами многочисленных порезов.
