Песни и выкрики смолкли.
Что же касается графа, он был ясен, как утреннее солнышко, и свиреп, как полуденное.
— Где олень?! — свирепо спросил он, топорща усы.
Все запереглядывались, словно заподозрив, что олень затесался где-то среди них, а один старый барон с лицом красным, как попона графского коня, взревел:
— Мне лень?! Да я хоть сейчас… Еще пятьдесят миль! — но Роберт Лев ударил его кулаком в грудь, и барон с громовым храпом рухнул под ноги лошадям, так и не выпустив из рук уздечку.
— Может, подожжем вон те лачуги? — предложил кто-то, показывая на черные крыши домов, виднеющиеся в тумане среди полей. — Вроде, там какая-то деревня?
— Уймите собак! — рявкнул граф, привстав на стременах.
Собаки лаяли и рвались с поводков, а когда ловчие принялись их унимать, на дороге поднялся такой шум, как будто там бесновалась вся нечисть Торнихоза.
— Чьи владения дальше на западе? — проорал Лев сквозь вой и крик.
— Саймона Бейли! — надсаживаясь, гаркнул кто-то в ответ.
— И далеко до его замка?
— Миль пятнадцать…
— Десять! — вдруг подал голос краснолицый барон.
Его привела в чувство одна из собак, нагло осквернив лицо и одежду, и теперь он пытался снова забраться в седло.
Роберт Лев поправил на голове косо надетый шлем и, ничего больше не выясняя, крикнул:
— Ну, кто со мной, добрые рыцари?
— Ку-уда? — раздалось несколько нетвердых голосов.
— Нанести визит соседу! — вдохновенно гаркнул Роберт Лев. — Раз уж охота сорвалась…
— Я с вами, граф!
— И я…
— И я!..
— Я тоже!..
— Невозможно! — вскричал барон Ильм, только сейчас уразумевший смысл этого предложения. — Никак невозможно! У Бейли в замке одной только челяди двести человек, да еще наемные лучники и полсотни рыцарей… И потом он — он же вассал короля!..
— Если я захочу, король завтра станет моим вассалом, — прорычал Роберт Лев и укротил заплясавшего коня. — А всех этих лучников и рыцарей я пришлю его величеству в подарок! Ну, барон Ильм, хотите посмотреть, что называется победой у нас на юге?
— Пр-р-равильно! — взревел краснолицый барон.
Ему только что при помощи стремянного удалось взобраться в седло, и теперь он чуть не свалился на землю с другой стороны.
— Пускай посмотрит! Я с вами, граф… Р-р-разрази меня гром!
— Кто еще хочет поохотиться? — крикнул Роберт Лев.
Хотели все, а кто не хотел — промолчали, и пятьдесят более или менее пьяных всадников начали поворачивать коней, чтобы скакать через поля на запад, к очередному блистательному подвигу графа Эйлинбургского, как вдруг Ильм, никогда не упускавший из вида того, что творится вокруг, воскликнул:
— Смотрите!
Когда все поняли, куда надо смотреть, и вгляделись в подернутую дымкой дорогу, те рыцари, что успели уже пришпорить коней, вернулись обратно, а остальные натянули поводья. Маячившее вдалеке черное пятно мало-помалу превратилось во всадника, подобно призраку медленно сгустившемуся из тумана.
— Странствующий рыцарь, — сказал Роберт Лев. — Интересно!
Он уже забыл о своем предложении и, забрав бороду в кулак, пристально всматривался в приближающегося всадника… Который ехал так спокойно и неторопливо, словно был один на дороге и во всем Торнихозе.
— Он спит! — вдруг сказал барон Ильм.
Так оно и было. Когда рыцарь подъехал ближе, стало видно, что он мерно покачивается в седле в такт лошадиным шагам и, благодаря привычке странствующих рыцарей спать, есть и влюбляться, не слезая с коня, спит в седле так же спокойно, как мог бы спать в постели, хотя и с меньшими удобствами.
Любопытство в глазах Роберта Льва сменилось задумчивостью, задумчивость — озорством. Он выпустил свою бороду и обернулся к терпеливо ожидающим спутникам. Те давно уже привыкли к меняющимся через каждые пять минут настроениям графа и преданно таращились на него, как мальчишки — на своего вожака, признанного задиру и буяна.
— Эй, — негромко проговорил Роберт Лев. — А что, если мы сейчас подшутим над этим ленивцем? Гей, спустите собак! — крикнул он слугам.
И, наверное, шутка закончилась бы плохо для того, над кем собирались подшутить, если бы не вмешался барон Ильм, которому судьба словно предназначила перечить сегодня графу.
— Подождите! — сказал он. — Шутка вряд ли выйдет удачной. Вы знаете, кто это такой?
— Мне плевать, кто он! — заорал граф, сразу переходя от невинного озорства к лютой ярости. — Пусть бы это был сам римский папа или Святой Жорж! И шутки всегда бывают удачны, если шучу я!
Ближайшие к графу люди торопливо тронули коней, освобождая место для возможного поединка… Но хладнокровного северянина трудно было смутить такими выкриками, он попросту договорил то, что хотел сказать:
— Это Кристиан Рэндери, трубадур.
— Рыцарь Рэндери? — переспросил Роберт Лев. — Рыцарь Фата-Морганы? Уберите собак!
Кругом громко загомонили, потому что имя странствующего рыцаря и трубадура Кристиана Рэндери, влюбленного в фею Фата-Моргану, было так же известно повсюду, как и имя Роберта Льва.
* * *
У Кристиана Рэндери не было даже крошечного домена, и он жил по всем законам странствующего рыцарства, взбивая дорожную пыль во всех концах страны, но его подвиги были равны подвигам славнейших воинов христианского мира. Многие знатные и богатые владыки желали бы видеть Рэндери своим вассалом, но он предпочитал служить лишь своему мечу и даме своего сердца, которую прославлял песнями столь же знаменитыми, как его победы. И наверняка не одна прекрасная донна чувствовала горькую обиду на строптивого трубадура, предпочитающего воспевать какой-то несуществующий заоблачный мираж, тогда когда на земле есть столько реальных существ, достойных песен и поклонения… Однако ради своей несуществующей дамы рыцарь Рэндери не раз совершал такое, что в душах у многих поселилось сомнение: а может, фея Фата-Моргана куда более осязаемое существо, чем это могло показаться? И рыцари зачастую предпочитали согласиться с осязаемостью миража, чтобы не убедиться в осязаемости меча влюбленного рыцаря.
Дамы же сходились на том, что если фея Фата-Моргана существует, то она, конечно же, отвечает полной благосклонностью своему рыцарю — да и как может быть иначе? Ни одна женщина, будь она призрачная или живая, не смогла бы устоять перед песнями, которые рыцарь Рэндери слагал в честь заоблачной феи Фата-Морганы!
* * *
Вот этот знаменитый рыцарь и трубадур и приближался сейчас к Роберту Льву и его отряду.
Роберт Лев отказался от намерения пошутить вовсе не из почтения к боевой славе Кристиана Рэндери — на это он просто не был способен, для него не существовало другой боевой славы, кроме своей собственной, — и лишь отчасти из почтения к его славе трубадура. Просто, судя по всему, у графа опять появилась какая-то шальная идея, и он нетерпеливо привстал на стременах, вглядываясь в этот неожиданный подарок неизменно благосклонной к нему судьбы.
