После вечерней молитвы отец объявил, что она выйдет замуж в следующее воскресенье.
Посреди ночи Агнес щипала ее до тех пор, пока она не перестала притворяться спящей.
— Господи, Агнес, что случилось?
Агнес приподнялась на локте и спросила:
— Ты действительно хочешь выйти за него замуж?
Бет повернула голову, чтобы Агнес не видела ее лица.
— Да, — сказала она с удивительным чувством. — Больше всего на свете.
Агнес прикусила внутреннюю сторону щеки, чувствуя себя в ловушке. Месяц назад Бет флиртовала с парнем, бунтуя. Теперь она вела себя как совершенно другой человек.
— Тебе не кажется, что есть что-то… подозрительное в том, как был устроен этот брак?
Бет отпрянула.
— Ты просто ревнуешь, потому что он предпочел меня тебе.
У Агнес отвисла челюсть.
— Это просто смешно.
— Неужели? — выгнула бровь Бет.
— Я не ревную. Я боюсь за тебя.
Лицо сестры смягчилось, и к ней вернулась надежда. Агнес протянула ей мизинец, и Бет чуть было не приняла его.
Но Агнес заговорила слишком быстро.
— Раньше ты была права. Что-то не так с этим местом. Мне очень жаль, что я этого не…
— Стой! — Бет закрыла уши руками и свернулась калачиком. — Раньше во мне не было ничего правильного. Ничего! Посмотри на себя. Я слышала, как ты разговаривала с детьми. Ты бунтуешь.
Агнес чувствовала себя такой же беспомощной, как птица, бьющаяся в бурю в окно. Она могла бы разбиться вдребезги, но Бет так глубоко укоренилась в своем новообретенном благочестии, что не могла видеть дальше своего будущего жены Мэттью Джеймсона.
— Жаль, что ты не видишь себя такой, как я, — сказала Агнес. — Хотела бы я, чтобы ты поняла, что заслуживаешь сострадания, а не наказания.
Плечи Бет затряслись, но она ничего не сказала.
Агнес взмолилась: «Господи, как я могу помочь им увидеть? Почему ты не хочешь открыть им глаза, как открыл мне?»
Она хотела показать им телефон — свое собственное окно в реальный мир. Но Бет, в своем замешательстве и обиде, была достаточно безумна, чтобы предать ее.
Невыразимо несчастная, Агнес извивалась и ворочалась в постели.
В Пангее не было изображений девушек, вышедших замуж за стариков.
Она долго смотрела на молодую пару, девушку и парня. Девушка написала: «Я люблю Мэтта!!!» под фотографией, на которой они улыбались у магазина мороженого. На губах у нее была блестящая розовая краска, а на ногах — потертые шорты. На нем была кепка и глупая улыбка на лице.
Агнес упивалась этим зрелищем до тех пор, пока у нее не защипало в глазах, потому что девушка напоминала ей Бет. Если бы они выросли в миле от Ред-Крика, ее сестра тоже могла бы держаться за руки с мальчиком в кафе-мороженом. Возможно, она выкладывала бы фотографии в Пангее и готовилась бы к экзаменам.
Но Бет родилась не в миле от Ред-Крика, и вместо того, чтобы наслаждаться последними годами своего детства, она жила как кающаяся грешница, готовясь выйти замуж за человека, годящегося ей в отцы.
Агнес подождала, пока дыхание сестры выровняется. Потом заперлась в ванной и включила душ.
«Дэнни? Есть ли что-нибудь в интернете о Ред-Крике?»
«Почему ты спрашиваешь?»
Она практически видела, как между его глазами пролегла морщинка, сморщив веснушчатую переносицу.
«Люди должны говорить и о нас. Они ведь говорят обо всем остальном».
«Ты права. Если хочешь, можешь погуглить».
Она колебалась лишь мгновение.
Ссылки на газетные статьи появлялись целыми списками.
Как и слова «культ», «промывание мозгов», «нарушение прав человека».
Мысли Агнес путались, когда она переходила со страницы на страницу.
«В Ред-Крике, штат Аризона, «Пророк» Джейкоб Роллинз является ярким примером злобной, самовлюбленной личности, которая требует от своего народа подавить критическое мышление, чтобы заменить его волю своей собственной, — говорилось в одной статье. — На момент написания этой заметки, поселок Ред-Крик просуществовал почти восемьдесят лет. Поколения детей воспитывались в суровой, неумолимой системе тотальной идеологической обработки. Государственными правоохранительными органами этот культ считается крайне опасным…»
Агнес рухнула на пол ванной.
«Я только что взглянул на статьи про Ред-Крик, — написал Дэнни. — Это довольно жестоко. Ты в порядке?»
Агнес плакала, чувствуя себя изгнанницей в собственном доме.
«Бог дал мне второй шанс, — повторяла Бет весь день. — Я ничего не испорчу».
Она была вывернута наизнанку и перевёрнута вверх тормашками… и Агнес чувствовала то же самое.
— Отныне тебе придется относить маме обед.
Бет говорила холодно с полным ртом булавок. Агнес пришла в ужас, обнаружив ее погребенной в груде старых кружев. Свадебное платье их матери. Близнецы уже благоговейно прикасались к нему.
— Почему мне? Почему именно сейчас?
— Я слишком занята свадебными делами. Это платье должно быть подшито на три дюйма, и я хочу, чтобы эти жемчужины были на груди.
В груди Агнес расцвела паника. Она уже много лет не разговаривала с матерью.
— Это займет всего минуту, — настаивала она. — Ты же знаешь, что она предпочитает тебя.
Щеки сестры вспыхнули, словно ей стало стыдно. Но она не опустила взгляд.
Неохотно нагружая поднос едой, Агнес задумалась об их матери.
Пыталась ли она когда-нибудь сбежать? Пыталась ли она когда-нибудь спасти своих детей?
Странно, но она вдруг вспомнила Сару Шайнер… ее предка по отцовской линии. Она сбежала от Джереми Роллинза, но оставила сына. Как она жила с этой болью?
— Мама? — позвала она. — Это я, Агнес.
Нет ответа. Она никогда не отвечала никому, кроме Бет.
К счастью, отец уже давно выломал дверной замок. Агнес толкнула дверь, и петли со скрипом открылись. Шторы в спальне были плотно задернуты, чтобы не пропускать свет. Агнес чувствовала себя погруженной в воду, как будто пыталась вдохнуть ее.
Мать выпрямилась, пригладив спутанные немытые волосы. Увидев Агнес, ее глаза загорелись яростным обвинением.
— Знаешь, я тебя слышала. Разговаривающей с детьми. Прощупывающей их, — прошептала мать. — И ещё ты проводишь много времени взаперти в ванной. Часто моешься.
Агнес побледнела. Все эти часы, проведенные за листанием Пангеи с бегущей водой, чтобы заглушить любой звук… она была дурой, забыв, что ее мать может удивиться. Поднос с ужином, казалось, весил тысячу фунтов. Дрожа, она поставила его на край кровати, а затем отпрыгнула назад, как будто женщина могла укусить.
А кто знает? Может, так оно и есть?
Агнес попыталась представить, как мать обнимает ее в детстве, или как она баюкает ее братьев и сестер. Но воображение подвело.
— Никогда не думала, что сбежать решишься именно ты. Я всегда считала, что это будет Бет.
Страх сжал горло Агнес, потому что она знала, что это может быть конец. Если бы ее мать сказала отцу…
— Не волнуйся. — Ее голос был подобен ветру, проносящемуся сквозь сосны. — Я никому не скажу. Но я удивлена. Я ожидала, что твоя сестра уберется отсюда к чертовой матери. А ты… никогда.
Агнес не знала, что было больнее… то, что она всегда казалась своей матери безнадежной, или то, что Бет действительно была потеряна для них.
— Ты ошибаешься, — пробормотала она. — Я не собираюсь сбегать.
Мать сухо усмехнулась.
— Ты сбежишь. Но ты все делаешь неправильно, пытаясь привлечь детей на свою сторону. Это безнадежно. Ты сможешь выбраться только одна.
Ее мать ожила, встала, опрокинув на пол поднос с чашкой супа, и схватила Агнес за руку.
— Обещай мне, что убежишь. Обещай.
— Мама, — она посмотрела на больную руку, сжимавшую предплечье девушки. Там, где она безжалостно царапала кожу, виднелись язвы и глубокие инфицированные порезы. Даже ее губы были изодраны в клочья собственными зубами. Ее мать разрушала себя, кусочек за кусочком.
