— В горячих точках всегда так. У нас прапорщик был в Казахстане — тот ещё говнюк был, — голос принадлежал капралу Островцеву — одному из моих новый бойцов. Он всегда говорил лениво, как бы жуя жвачку. Островцева прислали прямиком из Казахстана, и он был у нас самым старшим: двадцать семь лет, из которых последние два года служил в спецотряде. — Я когда из тренировочного лагеря перевёлся, тоже сильно удивился. Но иначе никак, блин… — Сотровцев вздохнул. — Зато тут платят хотя бы. Не то что на обучении.
— Ну да, вообще-то, — согласился Акула. — Артём многие вещи правильно делает. Повоюешь годик хотя бы — поймёшь.
— Да ну его на хрен, — заключил Макс. — Через год я уже дома буду. Торчать тут вечно не собираюсь.
— Дело твоё, — произнёс Островцев.
— Эх, мне тоже ещё почти год надо отслужить, — произнёс Даниил. — Сержант меня хотел отмазать, а не получилось.
Я удивился тому, что в отделении кто-то что-то сказал про меня хорошее за глаза. Думал, с новыми двумя бойцами тоже начнутся проблемы, тоже придётся их ставить на место, показывать, кто тут — главный. Но трудностей пока не возникало. А я порадовался, что оба капрала поддерживали в глазах остальных солдат мой авторитет. Получается, здесь, в особой дружине, сила кое-что да значила. Наверное, поэтому меня и уважали.
Дальнейший разговор слушать не стал. Отдёрнул полог и вошёл в палатку.
— И что ты им показать собрался, Макс? — спросил я. — Как кишки по асфальту разматывать? Радовался бы, что тебя тогда с нами не было, но нет, он сидит тут и ноет.
Максим и остальные тут же замолкли и растерянно уставились на меня.
— Пошли, — сказал я Максу, — поболтаем.
— Куда? — спросил он.
— Пошли, я сказал.
Макс пожал плечами, поднялся с кровати, на которой сидел, и мы отправились на улицу.
Дошли до ближайшего окопа. Рядом лежали наполненные землёй мешки, на них мы и уселись. Несмотря на поздний час, неподалёку кипела работа, гудел экскаватор, вычёрпывая землю из траншеи. А вот вокруг нас никого не было. Лагерь готовился ко сну, жизнь затихала, и только редкие голоса трудящихся срочников, да жужжание экскаватора наполняли тишину, охватившую мир в этот предзакатный час.
— Ну и что ты там про меня говорил? — спросил я у Макса.
— Ничего, — буркнул он.
— Да ладно, я же всё слышал. Как, говоришь, я с тобой обращаюсь? Как со швалью? Ну простите, что унижаю ваше боярское достоинство. Вы не на курорт приехали. Тут люди вообще-то воюют.
— Знаю, — произнёс Макс с вызовом в голосе. Он надулся, как обиженный ребёнок, хотя парню уже был двадцать один год. Он поехал сюда после окончания академии.
— А война — это тебе не школа и даже не академия, где с вами сюсюкаются все, — продолжил я. — На войне — боль, страдания и смерть, которые тебя пока по счастливой случайности миновали, в отличие от некоторых твоих сослуживцев.
— Если бы ты не оставил меня в казарме в прошлую субботу, я бы поквитался за них, — Максим посмотрел на меня исподлобья. — Об этом я и говорил остальным.
— Да это понятно… Что ж, можешь думать, что хочешь, но я считаю, твои морально-волевые качества не подходят для службы в армии.
Макса словно током ударило: он встрепенулся и уставился на меня выпученными глазами.
— Почему? Хочешь назвать меня трусом? — возмутился он.
— Нет, ты не трус. Просто поступки твои слишком опрометчивы. Ты не умеешь подчиняться приказам, считаешь, что знаешь обо всём лучше всех, и ведёшь себя неподобающим образом. Ты неуправляем. А таким тут не место. Твоё поведение может стоить жизни другим бойцам, а я на такой риск идти не собираюсь. Тебе лучше служить в Москве или поехать домой и устроиться… ну допустим, в дружину великого князя.
— Не понимаю… Я умею держать оружие в руках. Я могу и хочу воевать. У меня седьмой ранг. А ты меня собираешься домой отправить?! — Максим выглядел крайне уязвлённым. На это я и рассчитывал.
— Почему ты хочешь воевать? Зачем оно тебе? Лично тебе — бояричу из другого княжества, которого вообще не касается происходящее здесь? Может, в семье ты будешь полезнее?
— Я что, совсем слабак? Я — будущий боярин и настоящий аристократ. Не то, что некоторые.
— Подвигов, значит, захотел?
— А это плохо?
— Я объяснил, что плохо. В общем так. Завтра пишу заявление с просьбой перевести тебя в Москву. Мне в отделении ты не нужен. Тут — не курорт.
— Думаешь, ты тут — главный? Засекина не перевели, и меня не переведут, пока семья не потребует. Ничего ты не сделаешь.
— А я придумаю, что написать такого, чтоб перевели. А если нет — так тебе же хуже будет. До конца службы будешь траншеи рыть каждый день и ни на одно задание не пойдёшь — уж это я гарантирую. Сам же взвоешь, только поздно окажется.
— Я не понимаю, — Макс покачал головой. — Что тебе от меня нужно? Почему ты ко мне доебался? Из-за того случая на учениях, да?
— Да плевать мне на тебя. Ты тут не пуп земли, чтобы я назло тебе из кожи вон лез. Но я не допущу, чтобы в моём отделении люди напрасно гибли из-за долбоебизма отдельно взятых личностей. Вот и всё, что мне нужно.
— Ладно, пиши, что хочешь, — насупился Максим. — Ты же тут у нас — сержант.
— Впрочем, есть и третий путь, — сказала я.
— М? — в глазах парня мелькнула искра надежды.
— С сегодняшнего дня ты перестаёшь считать себя самым умным и настраивать против меня остальных бойцов. Неукоснительно выполняешь все приказы, не перечишь, не споришь, соблюдаешь дисциплину. Таковы мои условия. Если нет — нам с тобой не по пути.
Максим задумался, уставившись на гору земли рядом с траншеей.
— Ладно, хорошо, — нехотя произнёс он. — Я не буду никого настраивать против тебя. Извини, что наговорил лишнего. Просто понимаешь… — он осёкся.
— Ты жаждешь подвигов. Понимаю.
— Ну да! Я хочу показать, на что способен. Я тоже много чего умею. Я должен прославить род, своих предков и всё такое. Как тебе объяснить…
Мне вспомнилось личное дело Максима. Новиковы были мелким и небогатым боярским родом, а Макс ещё и младший в семье. Кто знает, какие у него в голове тараканы? Какие внутренние комплексы им движут?
— Что ж, дело хорошее, — произнёс я, — но палку перегибать не надо. И поменьше «я», ладно? Тут нет «я», тут есть мы, отделение. Если каждый будет тянуть одеяло на себя, ничего хорошего не выйдет.
— Да понял я уже. Не буду.
— Отлично. В общем, так. Даю тебе испытательный срок неделю. Если не увижу, что ты хотя бы стараешься следовать уговору, поедешь в Москву. Ну или окопы отправишься рыть. Всё ясно?
— Так точно, — с готовностью ответил Максим, и я увидел то, что не видел в нём прежде — серьёзное, ответственное отношение. Главное, чтобы оно не исчезло завтра утром. А то на словах можно изобразить всё, что угодно.
— Ну и отлично, — я посмотрел на часы, — через пятнадцать минут отбой. Надо поторапливаться, чтобы не нарушать расписание.
Мы поднялись и направились к палатке, но тут я увидел, как навстречу идёт сержант из управления ротой.
— Сержант Востряков — вы? — спросил он, приложив пальцы к козырьку кепи.
— Да, я.
— Капитан Оболенский вызывает вас в штаб.
Я отпустил Макса, и мы с сержантом пошли в штабную палатку в самом дальнем конце лагеря. Первым делом я подумал, что мне опять устроят разнос, хотя сам не понимал, что натворить за эти дни. Но когда мы вошли в палатку, понял, что дело совсем в другом.
В сборе были все офицеры: подполковник, капитан Оболенский и лейтенант Дурасов — мой непосредственный командир. Они стояли вокруг стола, на котором была разложена карта — обычная бумажная карта с загнутыми краями, протёртыми местами сгибов, исчерченная разноцветными маркерами.
— Проходите, сержант Востряков, — произнёс подполковник Безбородов. — Вот мы с вами и встретились. Много про вас слышал.
— Очень рад, господин подполковник, — произнёс я, гадая, что именно он слышал: хорошее или плохое.
— Вы уже успели прославиться. Даже майору Вахрамееву поперёк горла встали, — Безбородов хмыкнул. — Ну да Господь с ним, с этим олухом. Вы, сержант, вот что скажите: готовы пойти на задание? — подполковник смотрел на меня прищуренным, проницательным взглядом своих серых глаз, а у меня чуть челюсть не отвисла. Приехать не успели, а уже задание?
