Еще доля секунды, и Звереныш добрался бы до горла противника, и тогда — смерть.
Ряды вздохнули, зашумели — даже командиры не смогли прекратить этот шум, как ни старались. Впрочем — не больно‑то они и старались, увлеченные поединком. То, что случилось, отлично поняли те, кто прошел через тренировки мастеров, и не поняли те, кто только вчера появился в Школе.
Первые увидели, как забитый, деморализованный, страдающий лот боли парень вдруг, мгновенно, на глазах, превратился в опасного, сильного бойца — не обладающего никакими приемами борьбы, но опасного своей невероятной скоростью, силой, а еще — презрением к боли. Они увидели, как опытный, один из лучших бойцов Школы, едва не погиб, с трудом избежав смерти только лишь потому, что владеет приемами единоборств, неизвестных своему противнику.
Неопытные, "овцы", увидели лишь то, что Щенка вначале избивали, почти забив до смерти, а потом он бросился на врага и схватил того за руку, каким‑то образом разодрав ее до крови. И почему так разволновались "старожилы" — непонятно. Ну что такого‑то?
Звереныш не стал раздумывать и бросился следом за ускользающим противником, пытаясь поймать его, разорвать на куски. Он получил два страшных удара — в грудь, в живот, но окаменевшие мышцы поглотили энергию ударов, не дав им разбить внутренние органы, сработав как стальная броня.
Лерген бил наповал. Опытный боец, он был напуган тем, что увидел, тем, что ощутил в этом пареньке. В того будто вселился демон, и казалось, убить его невозможно. Чтобы свалить парня, нужно было бить в голову, в переносицу — это Лерген понял уже тогда, когда руки парня обхватили его за пояс.
Мгновение, и тяжеленный, жилистый парень как снаряд летит в ряды учащихся, сметая сразу несколько человек, будто камень, слетевший со склона горы!
Щенок прыгнул следом, уже почти добрался до противника, когда на него навалились сразу несколько человек, схватив за руки, ноги, прижав к земле. Тут же откуда‑то нашлась веревка, Зверенышу спутали конечности и он лишь рычал, пуская пену, вращая глазами, как безумный.
— Одержимый! Одержимый! — со страхом повторяли вокруг, и командиры с недоверием качали головой. Такого они не видели никогда.
Лерген, хромая, поднялся с земли, придерживая левую руку, то ли сломанную, то ли вывихнутую во время падения, подошел к Лагану, и тихо сказал, стараясь, чтобы его не услышали остальные:
— Вожак, его нельзя оставлять в живых. Он опасен. Если он таков, еще не пройдя Изменения, что же будет потом?! Я едва не погиб. Ты хотел услышать мое мнение — ты услышал. Хочешь что‑то спросить?
— Нет. Я тебя услышал — Лаган кивнул, и сделал знак лекарю — Мастер Дондокс, займись ранеными. Лерген, ты свободен. Лечись. Охрана — Звереныша сюда, на крест! Напоите его. Пусть попьет… Поставить охрану у столба. Сутки, как я уже сказал. И вот что — по три плети вчерашним дежурным за то, что не смогли остановить Звереныша.
— Вожак! — негромко сказал Первый — Его Лерген не смог остановить, что ты хочешь от этих недоученных? Может не стоит — плетей?
— Я принял решение! — голос Лагана сделался холодным, как лед с горной вершины, бросившей тень на Школу (дело к вечеру).
— Вожак! — вмешался Второй — Парня нужно убить, тебе не кажется? Он безумен. Непредсказуем. Я на миг представил себе, что он стоит за плечом Императора, и содрогнулся! А если он на него нападет? Если он нападет на членов императорской семьи? И что тогда будет? Безумие, если оно есть, никуда не уйдет. Оно всегда будет в мозгу, и станет искать себе выход. И когда найдет…полетят наши головы. Но прежде — головы тех, кого мы должны защищать ценой своей жизни. Надеюсь, ты это понимаешь, Вожак. Ты принимаешь решение, но мы даем тебе советы. И ты волен прислушаться к ним, или не прислушаться.
— Волен — серьезно кивнул Лаган — И раз уж вы начали этот разговор здесь, не дожидаясь, когда уединимся в моем кабинете, скажу: парень не прошел Ритуал. Когда пройдет — мы посмотрим, что с ним будет. Если он примет таинство Ритуала — проблема будет решена. Но разбрасываться такими бойцами — это расточительная глупость. Пусть он безумен, но это безумство можно, и нужно пустить на пользу Императору. Не обязательно стоять за плечом Императора. Ради Венценосного можно совершить множество других подвигов. И кстати — рано говорить, может этот парень еще не переживет сутки на кресте, тем более, что только что он получил хорошую трепку!
— Переживет! — уверенно заявил Третий, и усмехнулся — Особенно после того, как ты приказал его напоить водой. Такая скотина как этот звереныш так просто не умирает!
* * *
Теперь тело не просто болело. Оно само было сплошной раной. Все — от головы, до пят — сплошная рана. Щенок жил сейчас на одном упрямстве и ненависти. Другой бы сдался — хватит мучений, хватит бед — уйти, затихнуть, погрузиться в сладкую тьму, и…все. Насовсем — все. Встретиться с мамой, с отцом — ведь они ждут его! Конечно, ждут!
Адрус закрыл глаза, чтобы не видеть ненавистный плац, стену, освещенную кострами, горящими на металлических треножниках, темные фигуры дозорных, прохаживающихся по стене. Ему остро захотелось, чтобы это был сон, кошмар, от которого можно избавиться, глубоко вздохнув, вскочив с лежанки, вытерев холодный пот полотенцем, заботливо оставленным мамой на спинке стула. Кошмарный сон улетучится, оставив после себя чувство облегчения — хорошо, когда ты дома!
Полузабытье накрыло Щенка теплой волной, сразу забылись все горести, исчезла боль, а впереди открылся проход — белое пятно, выход из пещеры, в которой почему‑то оказался Адрус.
Щенок стал вдруг легким, как пушинка, и взвихрившимся ветерком его понесло по длинной, узкой пещере к выходу, к светлому пятну, за которым Адруса ждала радость, счастье — он знал это наверняка. Было так хорошо, так славно, так радостно, как никогда в жизни!
Ослепило светом, и Адрус вдруг оказался дома, в большой, светлой кухне, возле окна, за столом, за которым он обедал с отцом и матерью. Родители были уже здесь. Они сидели на стульях с высокими спинками, смотрели на сына и улыбались, будто хотели сказать что‑то приятное, что‑то такое, что обрадует Адруса. И молчали.
— Почему вы молчите? — удивился Щенок, остановился перед родителями и оглянулся по сторонам — а почему очаг не разожжен? Мы сегодня будем уживать? Честно сказать, я так проголодался, мама! Мама, ты чего молчишь? Папа?
— Мы умерли, сынок — мать посерьезнела, потом снова улыбнулась — Ты не переживай, нам хорошо здесь!
— Нам хорошо! — эхом повторил отец — Держись, сынок. Никто не умирает насовсем. Мы с тобой обязательно встретимся. Обязательно, обещаю. Ты же помнишь — я всегда выполняю свои обещания! Помнишь?
