Мы бы мучили друг друга. Он бы все равно пытался меня обмануть, с нарочито бодрым видом строя планы на будущее, а я бы с дурацкой улыбкой ему подпевала. Или, еще хуже, мы бы весь отпущенный нам месяц держали друг друга за руки и прощались, прощались, прощались… Легче бы от этого не стало; напротив, вымотанный ежедневной пыткой, он бы в решительный момент мог ошибиться. А так, так мы сумеем урвать у смерти месяц, то есть я сумею.
Все-таки Астени не зря меня учил. Залиэль, конечно, была сильной колдуньей, но ее сыновья тоже стоили немало. К тому же я глядела в глаза таким бедам, что научилась понимать многое с полувзгляда и идти до конца.
Светорожденная проговорилась, что, принеся меня в жертву на алтаре Ангеса, она многократно усилит свой талисман; если же это произойдет в нужный момент, бой с Неведомым наверняка будет выигран. Я не обольщалась — знай красавица, как подгадать со временем, она без колебания бы мной пожертвовала, как жертвовала собой и Рене, с чем я смириться не могла! Не могла я его и остановить, не имела права. Мой адмирал всегда сам выбирал свою дорогу, а вожди, императоры, боги для того и нужны, чтобы выкупить своей свободой, своей кровью и своей душой свободу, кровь и души подданных, которые могут об этом и не знать… Конечно, многие монархи об этом не догадываются, ну да пусть их… А вот Рене не колебался. И ни я, ни кто другой его не остановит. Он уйдет и погибнет, если Залиэль не совладает с Неведомым, а она не слишком-то уверена в своих силах.
Мне не нравилась эта женщина, то ли из-за своей схожести с Эанке, то ли из-за того, что она бежала, бросив сыновей, а вернее всего, из-за того, что заговорила не со мной. Почему, жертвуя собой и толкая на это Рене, мать Астени не потребовала того же и от меня?!
Рене может распоряжаться своей жизнью, но ведь и я могу! Он собрался умирать ради Благодатных земель, я на это неспособна, но вот за него… Это моя жизнь, и я вольна делать с ней что захочу. Смерть на алтаре Ангеса не хуже любой другой. Надо только найти этот алтарь, хотя где же ему быть, как не в той базилике, куда так часто уходит Залиэль. И свой талисман она сотворит там же — самое подходящее место.
Я знала о подобных вещах. Любой маг может создать некое овеществленное воплощение собственной силы, многократно усиливающее его мощь и одновременно делающее его более уязвимым. Если кто-то догадается и сумеет нанести удар не по самому волшебнику, а по его талисману. Эмзар отказался от этого средства именно потому, что в Убежище оставались те, кто поддерживал Эанке, Залиэль же ничем не рисковала — на одиноком острове у нее врагов не было. Лунные эльфы были подданными Ангеса, значит, самое подходящее место для того, чтобы создать талисман, — его алтарь; пусть бог и покинул Тарру, какая-то часть его силы осталась в его храме. Итак, алтарь Ангеса, талисман Залиэли и моя жизнь… Все сходится, и я знаю, где искать.
Но это потом, а пока я буду жить. Месяц счастья — не так уж мало, а жизнь не столь уж и дорогая цена за любовь, если это настоящая любовь, а ведь Эарите нагадала Рене именно такую!
Стоп! Вот оно, окончательное доказательство того, что я все поняла правильно. Рене было предсказано, что его любовь спасет этот мир. Я приношу себя в жертву не ради людей, которых не знаю, не ради того, что случится через тысячу лет, — я просто не могу загадывать так далеко, а ради Рене! Нерасцветшая сказала, что любовь спасет Тарру. Спасет! Значит, они победят, и все будет не зря. Его дорога в море, моя — в белую базилику под горой…
2
— Нам будет вас недоставать, отче.
— Нам? — На полном благообразном лице кардинала Кантисского мелькнула лукавая усмешка. — Да половина конклава счастлива от меня избавиться… Другое дело, что возвышение Максимилиана их не обрадует, но тут уж я ни при чем…
— Сдаюсь, — наклонил голову Феликс, — не нам, мне будет вас не хватать…
— Вот в это, сын мой, я охотно верю, — Иоахиммиус сложил руки на объемистом животе, — но разрешение калифа на строительство нашей обители в местах, святых для каждого последователя Церкви нашей, требует немедленного отклика. Нужно успеть, пока атэвы не забыли о наших победах и пребывают в уверенности, что император вот-вот вернется.
— А вы на возвращение Рене не надеетесь?
— Именно что надеюсь… Надежда — странное чувство, она овладевает нами тогда, когда разум говорит, что дело плохо. Сердце это тоже знает, но не хочет смириться с неизбежным, вот и получается надежда… Я хочу, чтобы Аррой вернулся, но… Было в том, как он уходил, нечто, что заставило проститься с ними навсегда…
— Жаль, что я не выбрался в Идакону, — вздохнул Феликс, — но кто ж мог знать… Мне тоже тревожно, хоть я и не понимаю почему.
— Понимаешь, только не берешь себе за труд назвать вещи своими именами, а может, и боишься. — Кардинал с сочувствием посмотрел на Архипастыря. — Триединый заповедовал своим смертным детям брать от жизни все, что они пожелают, но платить за это полной мерой… Представь, какую цену должен заплатить Рене Аррой за победу. За три короны. За прекрасного сына и надежных друзей. За Герику, которую он любит великой любовью и которая любит его. Если ценой будет всего лишь жизнь, я скажу, что небеса к нему неслыханно милосердны… Но я хотел говорить не об императоре, да пребудет над ним благословение Триединого и всех добрых сил, как бы их ни называли. То, что я и три сотни монахов и послушников решили уйти в пустыню Гидал, называют подвигом во славу Божию… Может, для тех мальчиков, которые идут за мной, оно и так, но не для меня…
— Я понимаю. — Бывший рыцарь вздохнул. — Вы устали от интриг, суеты, лицемерия, вы ищете свободы и успокоения. И вы заслужили их. Я и сам с радостью навсегда ушел бы отсюда, но не в пустыню, а в какой-нибудь старый замок в лесу. Но не могу.
— Я не устал, сын мой, хотя я действительно не терплю многих своих собратьев. Я скорее бы постарался убрать их из Кантиски, а не бежать от них. Можешь считать это советом… Вся беда, — Иоахиммиус поднял палец, словно школьный учитель, — что ты слишком поздно пришел в Церковь и продолжаешь все измерять мирской мерою. Надо же, о покое заговорил. И с кем?! Со мной! Покой, конечно, вещь достойная, но нам нужно думать о будущем.
— А, — понял Архипастырь, — вы говорите о вере атэвов, созданной этим их пророком… Да, она рассчитана на завоевателей. Будь наше рыцарство более молодым и голодным, а края поскуднее, это могло стать опасным, но у нас и так слишком мало людей и слишком много земли, особенно в Таяне и Пантане… Баадуково учение у нас вряд ли приживется.
— Ты прав, сынок. — Иоахиммиус, окончательно отбросив все церемонии, заговорил с Архипастырем как старший, и тот это принял как должное. — Выдумки Баадука хороши для атэвов и не нужны арцийцам, поэтому я их и не боюсь. Им не укорениться в наших землях, так же как мимозам Эр-Иссара не расти в Эланде… Что ты думаешь о циалианских сестрах?
