А потом вдруг оказалось, что уже утро, в высокое окно подъезда светит горячее солнце и Сашка осторожно расталкивает её, наконец заснувшую по-настоящему.
Одуревшие, сонные, щурясь и зевая, они добрели обратно к вокзалу, нашли карту города. На вокзале, о чудо, в семь утра открылся буфет, и они выпили отвратительного кофе со вчерашними пирожками, а потом, чуть повеселев, отправились к морю.
Весь этот день прошёл как в тумане: они купались, бродили по развалинам Херсонеса и кидали камешки в колокол, потом снова купались, потом ели арбуз, потом искали и нашли какую-то замшелого вида столовку с пластиковыми подносами и алюминиевыми ложками — и добротной, нажористой казённой едой. Как настоящие туристы, купили открыток и магнитиков. Ближе к вечеру нашли автостанцию и уже без всяких приключений вернулись в Алушту на автобусе. Вроде бы, целый день впечатлений, а Светка бы не смогла описать ничего, кроме оттиснувшегося, как на воске печать, старого колокола, висящего между двух колонн. Стоило ей закрыть глаза, и она видела его: серый, пятнистый кусок металла на фоне ярко-голубого неба.
Это был предпоследний их вечер в Крыму. Светка вдруг осознала, что скоро домой, а ещё — что ей несмотря ни на что удивительно хорошо и совершенно бестревожно.
Вроде бы на такой-то ноте и должно было случиться что-нибудь ещё, но нет. До обратного поезда они успели ещё попытаться сфотографировать ночной город, ковыряясь в настройках фотоаппарата и держа «ручной спуск» две минуты, по секундной стрелке на Сашкиных часах. Они сходили купаться на рассвете, и Сашка вытащил со дна большую, чистенькую и целёхонькую раковину рапана. Они нашли огромную старую шелковицу и обожрались ягодами до треска в животе (Светка обречённо ждала повторения недавнего дрища, но обошлось).
Зато перед поездом они едва не разругались насмерть.
Светка и раньше просила Сашку не делать некоторые вещи. В частности, её очень подбешивала его манера чуть что говорить «ты глупая».
— Нет, я не глупая! — резко отвечала она, а он смеялся и отмахивался, что говорит так «ласково».
— Да не надо мне такой ласки! — Светка начинала повышать голос, а Сашка тут же начинал морщить лицо и бубнить, что она из ерунды делает проблему и скандалит на пустом месте. В итоге он всякий раз говорил:
— Ну ладно, ладно, не буду! — и через час снова говорил. По любому поводу, от её желания съесть мороженое до возражения на предложенный вариант обеда.
В тот день всё, что называется, сошлось. У Светки началась менструация, она едва тащилась по жаре сперва на троллейбус, потом до вокзала в Симферополе. На этот раз времени рассмотреть его было много, потому что они приехали почти на три часа раньше поезда. Сашка заявил, что сядет в зале ожидания и с места не сойдёт, а Светка сунула в карман кошелёк и отправилась искать аптеку, а потом, закинувшись но-шпой и анальгином — рынок. Потому что забыла ещё в Алуште купить сушеной лаванды и рассчитывала сделать это сейчас.
Лаванду она нашла, но задолбалась окончательно, а тут ещё протекла смявшаяся прокладка, и шорты снизу украсились пятном. Светка кое-как отмыла что могла в общественном туалете, но когда вернулась в зал ожидания, Сашка естественно сразу сказал:
— У тебя пятно на заднице.
— Я в курсе, — отмахнулась она, на что он тут же автоматически ответил:
— Ну и глупая!
Светку прорвало. Она орала, наплевав на людей вокруг. Она припомнила ему всё: как пожалел денег на хорошее вино и настоял на пиве. Как потерял на берегу плавки и заставил её тащиться с ним искать, хотя мог бы и сам. Как не дал ей снимать сколько она хотела, и куда теперь девать неиспользованные полплёнки? Как вечно на пляже дёргал, мешая рисовать. Ну и наконец — что сто тысяч раз она просила не унижать её этими тупыми, гребаными, сраными словами, потому что она НЕ ГЛУПАЯ!
Сашка сразу окаменел и сидел неподвижно как идолище поганое, только глаза щурил злобно. Когда Светка выдохлась, он встал и прошипел:
— Посадку на наш поезд объявили.
И пошёл прочь, не оборачиваясь. Светка постояла, размазывая по лицу слёзы, потом допила из бутылки остатки тёплой минералки и очень аккуратно опустила бутылку в урну. Хотя хотелось запустить со всей дури. Впрочем, что толку — пластик даже не кокнешь от души.
Пробираясь по душному проходу плацкартного вагона, она думала, что в общем, почему бы и не поплакать, если уж на то пошло. Уезжать из Крыма было жалко; ещё жальче было то, что с Сашкой, похоже, снова придётся порвать.
Ночью, качаясь на своей полке точно в колыбели, она подумала, что вот сейчас ей бы точно очень пригодился алкоголь. Но его не было, а значит, её ждал привычный город и проблемы, от которых она один раз уже пыталась сбежать.
Глава 11.
За все двадцать лет жизни в родном городе Светка едва ли пару раз сталкивалась со знакомыми случайно. Этому были объективные причины: город был миллионник, при этом не свернувшийся уютной кошкой в долине, не лежащий квадратной заплаткой среди полей и даже не вытянутый кишкой вдоль реки или железной дороги. Город Светкин напоминал невнятного, нескладного паука, распластанного возле слияния двух рек и раскинувшего ломкие, кривые конечности по сторонам. Между конечностями всегда было плохо с транспортом, а хуже всего было между «головой», лежащей на горе и считавшейся историческим центром, и «брюхом», которое свалилось за реку и постоянно пухло, прирастая новыми одинаковыми спальными районами.
Если с кем-то специально не договориться, то ваши маршруты едва ли пересекутся.
Единственное место, где наткнуться на знакомых было чуть более вероятно, был железнодорожный вокзал, точнее, площадь перед ним и большой крытый рынок чуть поодаль. Рынок этот в школьные Светкины годы был олицетворением нищебродства: одевается на Москварике, говорили про малоимущих. Светка «одеваться на Москварике» почитала за удачу, потому что сама все подростковые годы проходила в одежде из американской «гуманитарной помощи» и в обносках более удачливых родственников.
На другой день после возвращения из Крыма у Светки почти пополам порвался спортивный сандаль. Этой паре обуви было уже года четыре, покупалась она ещё на родительские деньги, ношена была в хвост и гриву и вот — сдалась под натиском времени и обстоятельств. Сашка посмотрел на масштаб разрушений и сказал:
— Поехали на рынок, купим новые.
Светка посопротивлялась для вида и согласилась. Залезла печально в такие же старые кеды, благо, они пока держались, и поплелась за Сашкой на остановку.
Отношения у них словно замерли выжидательно. С поезда они сошли молча, молча доехали до дома и, общаясь короткими предельно информативными фразами, провели остаток дня в разборе и стирке отпускной одежды. Никаких выяснений Светке устраивать не хотелось, а Сашка и никогда не был склонен что-то выяснять. И теперь вот — сандалии.
Пока они бродили туда-сюда по тесным рядам, пахнущим резиной и кожзамом, Светка скучнела всё сильнее. То, что предлагалось рынком в качестве женской обуви, выглядело на Светкин вкус отвратно и качество имело гаденькое. В какой-то момент Светка увидела отличные крепкие сандалии из простых кожаных ремешков, синего цвета, с простой же металлической пряжкой и схватилась за них, как утопающий за бревно. Не успела она спросить цену, как на неё с двух сторон набежали продавщица и Сашка.
— Девушка, это на мальчика, подростковые!
— Свет, ты чего, они же страшные!
Светка сжала губы, чувствуя, как привычно кидает в жар лицо, как поднимаются плечи, сжимается спина. Сглотнула, спросила:
— Сколько стоят?
— Шестьсот, — бросила продавщица, всем своим голосом и лицом показывая отношение к Светке.
— Тридцать седьмой размер?
— Да вот у вас в руках.
Сашка тут же подошел ближе, выхватил босоножку, повертел:
— Да ну тебя, ты чего! Какие-то страшные сандалии, подошва толстая, ремни какие-то грубые. Да за эти деньги вон нормальные женские туфли стоят! — он ткнул обувкой в соседний стеллаж, на котором гордо сияли стразиками белые и красные босоножки с бантиками, бабочками, каблучками и вставками из кружева.
