Как только он закутался в принесенное одеяло, ее тут же сорвали с него и выкинули за борт как никчемную ветошь. Старик трясся и бормотал бесконечные благодарности.
Мальчик-помощник повара принес ему в глиняной кружке дымящееся, остро пахнущее вино. Старик схватил кружку и с жадностью принялся пить, обжигаясь и все еще дрожа. Но постепенно он пришел в себя и тогда обвел, наконец, долгим внимательным взглядом склонившиеся над ним лица.
— Не пройдешь ли ты в мою каюту, почтеннейший? — спросил его Амаль, когда увидел, что несчастный уже в силах воспринимать обращенные к нему слова. Старик непонимающе замотал головой, и Амаль повторил ту же фразу по-кхитайски.
— Я всего лишь бедный старик, — забормотал тот в ответ. — Мне не к лицу такие почести.
— А ну-ка, — сказал Конан, беря его за плечи и ставя на ноги. — Если ты обопрешься о мою руку, отец мой, тебе будет легче. Давай-давай, шевелись! А то и в одеяле продрогнешь.
Он почти силой поволок кхитайца к каюте Амаля.
Конан знал, что скачущие вверх-вниз волны могут сыграть с кем угодно злую шутку: при сильном волнении корабль может пройти мимо утопающего в двух шагах и не увидеть его за волной. Но утро было ясным, как синие глаза Силлы, волны были высотой не более чем в локоть, так как же там ни с того ни с сего появился этот старик? И даже если он плыл, то откуда, если до ближайшей земли, по словам кормчих, не менее полудня пути при среднем ветре?
— Ну, — сказал киммериец, усаживая старика на табурет, — рассказывай, отец, да смотри не ври. Как ты оказался в море?
— Я не помню, — забормотал кхитаец. — Я плыл куда-то — вот все, что я могу сказать тебе, добрый господин. Я очнулся на берегу вон того острова, среди жалких обломков. Наверно, я ударился головой, потому что не помню даже, как меня зовут и кто я такой. Как я спасся — ведает один только благостный И Чжень, покровитель всех путешественников! Я увидел с берега ваш корабль и поплыл что было сил.
Конан насторожился.
— Какого еще острова?
— Вон того, добрый господин.
Костлявый палец старика указывал куда-то в стену каюты. Конан вышел на палубу и посмотрел в том направлении, куда тыкал загадочный старше.
В той стороне и в самом деле был остров! Мутная глыба его сгустком тумана висела над водою. Но до него была добрая тысяча полетов стрелы. Как же старик проплыл такое расстояние, да еще после шторма, обессиленный и наверняка больной?
Видно, этот вопрос он, задумавшись, задал вслух, потому что рядом с ним раздался успокаивающий тенорок Амаля:
— Чего только не свершишь во спасение собственной жизни, досточтимый воин! Моя матушка во время пожара вынесла на себе сундук со своим приданым, будучи семнадцати лет от роду. А назад его втаскивали пятеро дюжих слуг!
При других обстоятельствах Конан, вероятно, от души посмеялся бы, представив, как волочет на себе из горящего дома хрупкая девица огромный сундук, опасаясь, что без него ее никто не возьмет в жены. Но сейчас он лишь сильнее нахмурился.
— Может, и так, почтенный Амаль, может, и так. А может, и иначе. Сагратиус говорит, что во вчерашней буре не обошлось без колдовства, а у него нюх на подобные штуки…
Купец привычно всплеснул короткими ручками.
— Колдовство! Да что ты говоришь такое, Конан! Разве похож этот несчастный умирающий на колдуна? Разве колдуны — такие? — В представлении Амаля колдун должен был непременно иметь шитый звездами халат, островерхий, увитый чалмой, звездный же колпак, а также не плавать в море после кораблекрушения, а сидеть у подножия трона какого-нибудь великого владыки, способного по заслугам оценить мудрость и искусность оного колдуна. — И даже если не обошлось вчера, как ты говоришь, без колдовства, то этот кхитаец скорее жертва, чем причина бури! Ну, в самом деле, не считаешь же ты колдунами нас только потому, что мы тоже здесь оказались именно вчера!
В этом доводе был свой смысл, и Конану волей-неволей пришлось признать, что старик тут, скорее всего, ни при чем.
Амаль тоже разглядывал остров. Ветер гнал галеру прямо на него, и скалистые, поросшие редким лесом берега были видны все яснее.
— Колдовской этот остров или нет, а нам не повредит подойти к нему и постоять денек в бухте, — заявил караван-баши. — У нас порвана половина оснастки и в борту пробита дыра — вчера ее завалили мешками с шерстью, но воды набралось порядком, да и заделать ее следовало бы. Пойду-ка спрошу у того старика, где нам лучше подойти к берегу, чтобы не разделить судьбу того корабля, на котором приплыл он!
Конан кивнул, по-прежнему глядя на остров. Он все еще разглядывал словно из ниоткуда наплывающие серые скалы с колониями бесчисленных птиц, когда на палубу выскочил Амаль. Седые его волосы на непокрытой голове только что не стояли дыбом.
— Старик исчез! — крикнул он.
— А ну, всем на весла, живо! — взревел Конан, кидаясь к кормчим. — Юзуф, Мирад! Поворачивайте живее! Поворачивайте, не то мы все нынче будем ужинать на Серых Равнинах!
Кормчие недоуменно взглянули на хозяина, но тот только замахал руками — слушайтесь, мол. А Конан уже мчался на нижнюю палубу.
— Всем на весла! Шевелитесь, отродья Нергала! Барабанщики, полный ритм!
Галера начала медленно разворачиваться против ветра. Весла плеснули по воде, скользнул вниз порванный парус…
В этот миг вода за бортом закипела и что-то снизу тяжко ударило в днище судна. Послышался оглушительный треск, галера выскочила из воды, словно снизу ей дала пинка нога подводного исполина. Едва она, взлетев на несколько локтей, снова плюхнулась в воду, как удар повторился. На этот раз он пришелся по рулевому веслу. И киль, и весло разлетелись в щепы, а тех, кто его держал, смыло за борт накатившей волной. Люди кинулись за веревками, чтобы вытащить товарищей, но тут новый удар обрушился на корму. Никто толком не успел разобрать, что же это было, как двое матросов уже лежали на палубе с размозженными черепами.
— Чудовище! Чудовище! — закричало сразу несколько голосов, и словно в ответ на эти крики над порушенной кормой поднялась гигантская драконья голова — в чешуе цвета бирюзы, с белыми разветвленными рогами и клыками в руку толщиной. Глаза дракона полыхали желтым янтарным огнем, из ноздрей вырывался дым. Чудовище разинуло пасть и дохнуло.
Парус вспыхнул, словно был сделан не из прочного холста, а из кхитайской рисовой бумаги. Струя огня прошлась по палубе, и те, кто попал в нее, упали на доски бесформенными обугленными головешками.
— Митра Пресветлый, — выдохнул у Конана за плечом Сагратиус. Вынув из-за пояса топор, он опробовал его лезвие большим пальцем и с сомнением посмотрел на толстые пластины бирюзовой чешуи, сплошь покрывавшей гибкое тело чудовища.
