— Так это же она кинула меч в Длиннорукого. Только потому он и повернулся к тебе спиной.
— Ну?! — Я с удивлением взглянул на девушку.
— Мой меч только отвлек его. — Она слегка повела плечами, будто отказываясь от незаслуженной похвалы. — Тебе лучше? Можешь продолжать путь?
— Могу, — кивнул я, хотя был уверен в обратном.
— Вот твое копье. — Шун протянула мне оружие, я тут же оперся на него и почувствовал себя увереннее.
— А от моего только половина осталась. — Здоровой рукой Эхуань поднял с земли обломок своего копья и критически покачал головой. — Едва ли его можно использовать даже как меч. Впрочем, каков боец, таково и оружие.
— Сильно рука болит?
— Терпимо. Итсу хуже пришлось.
Шун завязала холстину, в которую успела собрать множество малиновых бананов.
— Тронемся в дорогу или мужчины хотят посмотреть на дело своих рук? — Она указала на рощицу фруктовых деревьев, где остался лежать труп поверженного богомола.
— Это не то дело, на которое приятно смотреть, — ответил за всех Итсу. — В путь.
* * *
Сумерки опустились на лес. Редкие здесь птицы затихли в гнездах, и тревожная тишина, не нарушаемая даже слабым шелестом ветерка в кронах деревьев, обступила нашу поляну. Тишина и полумрак — костер мы решили не разводить, чтобы свет его не привлек ночных цилиней, — не располагали к беседе. Поужинав фруктами, мы некоторое время пытались поддерживать общий разговор, но получалось это явно через силу, и даже Шун, высчитав, что завтра к середине дня мы доберемся до деревни Трех Лун, и начав расписывать, как хорошо нам будет там жить, внезапно остановилась на полуслове и замолкла.
У меня слегка кружилась голова, и все тело ныло, будто сплошной синяк. Длиннорукий в предсмертной агонии успел отшвырнуть меня метров на десять, и от удара о землю что-то во мне, видимо, разладилось. Судя по гримасам боли, застывшим на лицах юношей, полученные ими в схватке раны тоже отчаянно болели.
— Ложитесь спать, я покараулю, — предложила Шун.
Весь день она изображала счастливого, жизнерадостного человека, но я замечал, что тень страдания ложилась на ее лицо всякий раз, когда взгляд ее падал на кое-как перевязанные раны друзей. Мне еще вчера стало ясно, что оба юноши влюблены в Шун, однако до сих пор я не мог понять, кто из них больше ей по душе. Скорее всего она к обоим относилась как к хорошим друзьям, и мысль о том, сколько они для нее сделали и продолжают делать, не могла не смущать ее. Потому что чем, кроме любви, могла она вознаградить их и что могла поделать, если ни к одному не испытывала любви?
— Разбуди меня, я отстою вторую половину ночи.
— Хорошо.
Никто не стал возражать, за мной признали право охранять сон товарищей и, значит, окончательно приняли в свою компанию.
Поблизости не было подходящих для ночлега деревьев, и, выбирая это место для привала, мы решили, что ночь проведем на земле. В лесу было душно, и все же я чувствовал, что зябну, и поплотнее заворачивался в плащ, устраиваясь между корней могучего давадара.
Было, наверно, уже за полночь, когда я ощутил, что кто-то трясет меня за плечо, и услышал шепот Шун:
— Дигуан, проснись. По-моему, кто-то бродит вокруг нашей поляны.
Каждая мышца избитого тела молила о пощаде, меня качало от слабости, и все же я мгновенно оказался на ногах — страх перед нападением ночных цилиней был сильнее усталости.
— Где?
— Прислушайся. — Шун прижала палец к губам.
Сначала я услышал только легкий шелест в высоте — над лесом поднялся ветер, потом где-то в отдалении пронзительно зацокала ночная птица и тут же умолкла. И лишь когда я собирался было успокоить Шун, сказав, что таинственный враг, наверно, ей померещился, до меня донесся негромкий шорох.
— Вот он. Мне кажется, он громадный, но нас пока не чует.
Я изо всех сил таращился в темноту, но под деревьями, обступившими поляну, царил непроницаемый мрак. Впрочем, и не видя зверя, было ясно, что он большой, и я покрепче сжал копье.
— Буди остальных. Если он пройдет мимо — наше счастье, но надо быть готовыми ко всему.
Поколебавшись, Шун кивнула. Ей жалко было прерывать сон намаявшихся за день товарищей, но она не хуже меня понимала, что выбора у нас нет.
Шорох между тем приближался. Похоже, невидимый во мраке цилинь брел по спирали вокруг нашей поляны, и раз за разом круги его становились все уже и уже. Иногда он замирал, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь, и снова продолжал свое неспешное шествие.
У меня, в отличие от Шун, не было сомнений в том, что враг знает о нашем присутствии, и присоединившийся ко мне Итсу тут же с этим согласился:
— Да. Он идет к нам.
Лицо его, голубоватое в лунном свете, оставалось спокойным, но было в этом спокойствии что-то жуткое, от чего я внутренне содрогнулся. Юноша стоял неподвижно, опершись на копье, и казался воплощением мужества обреченного. Он словно оцепенел от безысходности, лишенный силы и веры магическими кругами, описываемыми вокруг нас цилинем.
— Чего же мы ждем?! Надо что-то делать! — воззвал я, надеясь вывести его из транса.
— Что с тобой? — тревожно спросила Шун.
— Попытаемся залезть на дерево или будем прорываться? — спросил Эхуань, одинаково готовый и к немедленной битве, и к поспешному отступлению.
— Бесполезно. Зрящая Плоть пришла за своей жертвой.
— О чем ты говоришь?!
— Драться с ней бесполезно. А без жертвы она не уйдет.
— Тогда бежим!
— Догонит. Я знаю. Я чувствую. Мы убили детей Желтой Черепахи, ее самых уродливых и потому самых любимых детей, и должны теперь расплатиться за это.
На Итсу было страшно смотреть, и мы с Эхуанем, не сговариваясь, подхватили его под руки и повлекли к лесу, в сторону, противоположную той, откуда слышался шорох. Шун, обнажив меч, следовала за нами.
К нашему удивлению, юноша не сопротивлялся. Сделав несколько шагов, он стряхнул наши руки:
— Не надо меня вести. Я пойду сам. Лучше берегите Шун.
Шорох сзади усилился — цилинь торопился поскорее завершить круг и встретиться с нами. Мы ускорили шаг, потом перешли на бег и, обгоняя невидимое чудовище, бросились в лес.
Почва под ногами была ровная, деревья росли довольно редко и не имели нижних ветвей, так что бежать было легко, и в первые минуты мне показалось, что мы без труда сумеем скрыться от ночного цилиня. Мы мчались, не чуя под собой ног, и вскоре я перестал слышать преследователя. Я успел еще удивиться, что неведомая и, судя по всему, неуклюжая тварь сумела до такой степени напугать Итсу. Разумеется, он лучше всех нас знал предания и легенды, которые местные жители слагали о лесных цилинях, но он же первым и показал, как надо их убивать.
