Дверь камеры открылась. Надсмотрщики. Трое. Лин покорно встал и вышел – терять ему было нечего. Совсем. Снова побои. Снова боль. На этот раз – не так сильно и не так долго, как в первый раз. Они видели, что их жертва слишком слаба, чтобы выдержать более длительную пытку.
На третьем часу в камеру вошёл Павел Васильевич. Он остановился на пороге и спросил:
– Лин, может, хватит? Пора начать говорить. Своим молчанием ты ничего путного не добьёшься. Понял? – это было сказано почти весело. Странное это было веселье – темная комната, тусклая лампочка под потолком, узкая дверь… и два человека, которые и не люди вовсе, хоть и выглядят людьми. Один – хозяин положения, вальяжно стоящий подле двери, другой – привязанный за руки к крюкам, вбитым в стену. Один – полный жизни, второй – полумёртвый. Но живой видел, что проиграл, или почти проиграл своему противнику. – Лин, ты знаешь, что за укол тебе вчера делали? – Лин отрицательно покачал головой, говорить он не мог, страшно болели разбитые в кровь губы. – Это героин. Если ты не в курсе, то я поясню. Героин – наркотик. Ты знаешь, что это такое? – Слабый кивок. – Ты представляешь, что тебя ждёт? Учти, это – последнее предупреждение. Больше не будет. Через месяц-другой ты сам приползёшь ко мне на коленях и будешь просить, чтобы я тебя выслушал. А я ещё подумаю, стоит ли это вообще делать, – Павел Васильевич стряхнул с рукава пушинку и удалился. Вошёл давешний человек со шприцем.
– Привет! – весело поздоровался он. – Полетаем? Вот и хорошо…
* * *
Время исчезло. Его уже не существовало. В этом мире присутствовали лишь три вещи – боль, героин и сон. Лин уже почти не сознавал, что с ним происходит, он молча, просто по инерции, терпел побои, ведь за ними следовал укол наркотика, служивший в этом новом мире избавлением от страданий. Потом наступали страшные часы (дни? недели?), во время которых не было ничего, кроме боли и тоски. Некоторое время спустя Лин поймал себя на том, что с нетерпением ждёт, когда его снова начнут бить – ведь укол всегда следовал за избиением. Только одно удерживало его от попытки как-то свести счёты с самим собой – он не знал, что с Пятым. Безумная надежда на то, что друг жив, иногда посещала его и тогда Лин словно бы и сам оживал, старался как-то собраться с силами… Впрочем, подобное случалось всё реже и реже. А потом…
В камере никто не появлялся очень долго, и Лин всё сильнее ощущал другую боль – о её существование он узнал не так давно. Бред, в котором Лин видел человека со шприцем, входящего в его камеру, заменил ему сон, а просыпаясь, он видел лишь пустое помещение и обитую железными листами дверь. Через несколько часов дверь открылась и в ней в самом деле показался человек, который обычно приносил наркотик. Лин вскочил ему навстречу, однако тот поднял руку и повелительно произнёс:
– Сядь и послушай, – он встал на пороге камеры, привалился к косяку двери и тихо произнёс: – Умер дружок твой, я только сегодня узнал. Ещё в больнице, на третьи сутки, в реанимации. Я бы и раньше тебе это сказал, да сам узнал только сегодня. Такие вот у тебя хреновые дела. Понял?
Лин кивнул. Новость не ошеломила его, нет, но Лин чувствовал, как исчезают остатки сил, как что-то пропадает из его души… навсегда, безвозвратно… боли не было, лишь страшное разочарование – последняя надежда исчезла. Он стоял, тупо уставившись в пол, не в силах сделать и шага, словно его вдруг разбил паралич. Пустота. Вот подходящее слово. Всё. Что есть свобода? Свобода есть пустота, возведённая в степень. Вот она, свобода. Такая, какой ей должно быть.
– Ломает сильно? – полюбопытствовал человек. Лин не понял вопроса, поэтому тот переспросил: – Дозу-то хочешь, или повременим?
– Нет! – у Лина словно что-то полыхнуло перед глазами. – Нет, сейчас! Ради Бога…
– Ну только если. Рукав закатай…
Это была не свобода, Лин ошибся. Это была самая жестокая шутка, какую один человек способен сыграть с другим.
* * *
Бить его почти перестали, в этом не было необходимости. От побоев не было ровно никакого толку, героин справлялся с делом куда эффективнее. Теперь Лин почти всё время проводил в камере, лёжа на полу или сидя у стены. Он отказывался разговаривать с людьми, не ел, почти не пил. Он ждал только одного – дозы. В сутки он четыре раза получал героин, причём и этого становилось мало. Хотелось ещё. Доза – и всё хорошо. Доза – и порядок. Серые стены вокруг расцветут яркими красками, уйдут, растворятся в мареве. Можно шагнуть и полететь и никто не скажет, что так не бывает. Сила… огромная сила… совершенство на самой грани. Скорее… я не хочу назад. Пусть всё будет хорошо. Пусть всё идёт так и дальше. Так надо, это выше понимания, но так надо. Он постепенно начал терять память, мысли утратили ясность и остроту, что была присуща им раньше. Лин погружался всё глубже и глубже в недра своего отчаяния, расцвеченного видениями и образами. Прошлое его уже почти не тревожило, словно и не было его вовсе.
* * *
Что-то изменилось. Время вдруг обрело реальность. Он ощущал всё нарастающее беспокойство и раздражение, в один момент он вдруг понял, что его страшно пугают тесные стены его камеры, он терпел, сколько хватило сил, этот страх и всё усиливающуюся боль, а затем начал кричать, чтобы его выпустили. Но в коридоре за дверью царила полная тишина, лишь эхо от его крика множилось, отражаясь от стен.
– Кто-нибудь… – стонал Лин, – помогите же!… Помогите! Господи… нелюди… Больно…
Только эхо.
– Помогите! – что было мочи закричал Лин. Никого. Его постепенно стало охватывать отчаяние. Он подошёл к двери и ударил по ней кулаком. Металл отозвался гулким холодным звуком. Лин ещё раз треснул по двери. И ещё. И ещё. Постепенно он вошёл в раж, удары сыпались на дверь без перерыва, металл стонал… Лин бросился на дверь, стремясь высадить её, он ударился плечом, но даже не заметил этого. Желание вырваться из камеры теперь отождествлялось у него с болью, он и сам не понял, когда это произошло, но теперь он знал чётко – стоит только выйти наружу – и боль прекратиться. Он со всей мочи заколотил в дверь двумя руками.
– Сволочи! Выпустите, слышите! – это было исступление, он уже сам не замечал, что кричит. – Я вас убью всех!… Выпустите!…
* * *
– Сколько это уже продолжается? – спросил Павел Васильевич у начальника охраны третьего подземного этажа предприятия номер десять, оно же – комбинат.
– Третьи сутки, – отрапортовал тот. – Мы, согласно вашему распоряжению, никого не впускаем на уровень. Прекратили давать героин, заранее укрепили дверь. Всё выполнили по вашему приказанию.
– И что? Никакого эффекта?
