Когда отец взялся играть в кости, мамаша закатила истерику. Но он успокоил:
— Я ж ради нас стараюсь.
И правда, все выигранные деньги отец нес в дом. Выкладывал горсть монет на стол и говорил:
— Ни в чем себе не отказывайте.
В выигрышные дни Тая получала малюсенькую шоколадку, которую ела медленно, долго смакуя удовольствие. Маме перепадали безделушки, отобранные у незадачливых игроков. Наверное, у отца был талант, потому как в кости ему везло.
В общем, могло показаться, что всё наладилось.
Но вскоре мелкого выигрыша у пьянчуг Затопленного города отцу перестало хватать, и он подался в трущобы. Запил, потому как в трущобах пили все без исключения. Проигрывался всё чаще, а если и выигрывал, то деньги не отдавал — говорил, что ему понадобятся на следующую игру или чтобы отыграть свое прошлое поражение. Вынес те вещи, что когда-то дарил.
Стаскивая с материнского пальца кольцо — мать не хотела отдавать то, полюбившееся ей, — он переломал ей палец. Но даже не извинился. Для него перестало существовать что-либо, кроме дешевого алкоголя и костей.
А потом отец связался с кем-то из верхнего мира, кто мог сожрать его заживо — и крупно проигрался.
В тот роковой день человеческий громила вволок пьяного отца домой. Приставил к его шее кинжал и пробурчал:
— Баба, тащи всё, что есть.
Мать Таи рыдала, несла скудные пожитки, но по скучающему лицу пришедшего было понятно — этого недостаточно.
— Не густо, — подытожил он, с отвращением покопавшись в тряпье. Внезапно его осенило: — Девочка, иди-ка сюда. Сколько тебе лет?
Шестнадцатилетняя Тая ответила решительно:
— Десять.
Громила оскалился, а мать взвыла раненым зверем.
— Не забирайте её! — она кинулась в ноги, но получила ощутимый пинок в живот. Скрючилась, кашляя и стеная. Поползла к громиле, хватаясь ногтями за землю.
И тогда Тая мужественно шагнула вперед.
— Я готова, — сказала сухим голосом.
— Спасибо тебе, милая, — прошамкал папаша, от которого воняло брагой. Понимал ли он вообще, что дочь его уводят навсегда? — Ну прости старика. Простишь, а? Я тебе шоколадку куп…
Он не договорил. Получил кулаком в челюсть. Громила бил, не щадя силы, медленно и обстоятельно. И успокоился лишь тогда, когда окровавленный отец перестал двигаться. Валялся, хрипя, и бессильно моргал. Глупо так, по-детски моргал.
— Больше не суйся, понял? — Напоследок громила сплюнул прямо в лицо папаше.
Но Тае не было его жалко. Ни капельки. Сам виноват.
Громила позволил попрощаться с матерью, и та незаметно всучила Тае цепочку, последнюю оставшуюся у неё. Она казалась серебряной, но была покрыта краской, и не более того. Впрочем, цепочку Тая убрала в кармашек и, перешагнув через отца, пошла вслед за громилой.
К Кейблу.
Родителей Тая больше не видела…
— Невеселая история, — Иттан поскреб щетину. Кажется, он успел пожалеть, что влез в душу.
— Ничего особенного, бывают и хуже, — Тая повела плечами. — В новом доме меня не обижали. — Не совсем так, но к чему ему подробности? — Мне надо идти….
Действие заклятия кончилось, и жгучее желание занимало все мысли. Раскаленным гвоздем оно царапало череп изнутри.
Иттан, одной рукой придерживая Таю, второй покопался в сумке.
— Есть один выход, — бубнил он, вытаскивая наружу самые разные предметы, многие из которых Тая даже не различала в зеленоватом свечении. — Где же… О, то, что надо.
В руках его была зажата веревка. Тая напряглась.
— Ты чего делаешь?
— Буду тебя стреноживать. — Иттан нехорошо осклабился.
Она совершенно не понимала, что происходит. Он заодно с хозяином Дома утех?! А она, тупая курица, выдала всю свою подноготную, о детстве несчастливом поплакалась?
Дура!
Но Тая не успела ни рвануть с кровати, ни защититься — запястья её оказались сжаты. Она хотела заорать, но Иттан накрыл рот ладонью.
— Да помолчи ты! — разозлился он. — Я иду к коменданту, а ты, чтоб не сбежала, лежи тут. Не брыкайся! Я не причиню тебе вреда.
Тая тупо заморгала.
— Просто запереть комнату нельзя?
— Дурная, — Иттан вздохнул. — В твоем состоянии можно и дверь выломать, и себе вред причинить. Тебя вот-вот скрутит, и тогда ищи тебя по всему гарнизону.
Тая не понимала, почему, но расплакалась. Слезы, горячие как капли раскалённого воска, стекали по щекам. Шмыгнула носом.
— Я не хочу… я…
— Т-ш-ш. — Иттан пригладил её волосы. — Я скоро вернусь. Надеюсь, смогу выкупить тебя, — и добавил с грустной язвительностью: — опять.
— Тогда связывай, — сдалась она, чувствуя, как позвоночник колет.
Нужно вернуться…
Вскоре руки были связаны веревкой. Следом — ноги. Иттан проверил узлы, не слишком ли те туги.
— Скоро буду, — повторил он извиняющимся тоном. — Дождись.
— Дождусь, — вздохнула Тая, и перед глазами помутнело.
Иттан.
Руки Таи свела долгая судорога. Глаза лихорадочно забегали. Губы её посинели от морозца, что сковал толстые стены гарнизона. Иттану нестерпимо захотелось согреть эти губы дыханием, чтобы на них вновь заиграла краска. Пригладить локон, что выбился из косы.
Странное чувство. Ещё не привязанность, но уже нестерпимое желание позаботиться. Желание быть нужным хоть кому-то.
Всё-таки одиночество сближает.
Он вышел бесшумно, не обернувшись. Слышал за спиной возню, но не позволил оглянуться, чтобы не потонуть в бесполезной — не мужской — жалости. Если повезет, она выкарабкается, если же нет…
Иттан запретил себе продолжать эту мысль.
Самые стойкие до сих пор праздновали победу. Кисловатая вонь дешевого пойла и самокруток плыла по воздуху. Свербело в носу.
Комендант отдыхал в покоях, белее первого снега, и над ним суетился лекарь-самоучка из храмовников, молоденький, бормочущий под нос что-то про отвары и божественную волю.
— Сгинь, — сказал ему комендант и обратился к Иттану. — Садись и не зыркай так. Сегодня я не помру.
Мальчишка ретировался, бросив на Иттана запуганный взгляд. Н-да, будь здесь приличный целитель из академии, он бы обуздал болезнь. Не излечил, так замедлил её течение. Но, к сожалению, церковь подмяла северный гарнизон под себя. Чего стоили добровольно-принудительные утренние службы и храмовники, разгуливающие по казармам с победным видом. И сладковато-удушающий запах ладана, что невозможно было стереть с кожи.
— Стало хуже?
Подушка была заляпана алым, как и ночная сорочка старого вояки. Он лежал, укутанный шерстяным одеялом, но дрожал всем телом.
