Кругом смеялись. Муртан корчился на земле, стараясь не слушать громких голосов и не смотреть по сторонам. «Проклятье, – думал он, – эдак они действительно захватят меня и продадут… А я ведь никогда не обращался с рабами жестоко. Да что там жестоко – я даже груб с ними никогда не был. И воровать им позволял, не наказывал. Если бы я был злобным работорговцем, тогда бы я счел, что боги карают меня… Но ведь я не такой! За что же мне так не повезло?»
Он снова приподнялся и встал на четвереньки.
– Вот так и будешь передвигаться, сказал Хармахис. – Все животные ходят на четырех ногах.
Не притворяйся человеком, тебе все равно не поверят.
– Эй, – послышался новый голос, – что тут происходит? Что-то интересное, а меня не позвали?
На мгновенье стало тихо: все присматривались к новому действующему лицу. Затем Хармахис хмыкнул:
– У нас тут свиные бега. Мое имя Хармахис, и я говорю тебе: добро пожаловать. Моя свинья хочет побегать по переулку, а мои друзья пришли на это посмотреть.
– Стало быть, мне можно присоединиться? – продолжал тот же голос.
Муртан сжался: он узнал киммерийца.
Хармахис не ответил. Неожиданно рядом с Муртаном очутилось лицо его мучителя. Лицо это было искажено болью, а из угла рта Хармахиса вытекала струйка крови.
Муртан отпрянул, но Хармахису явно стало не до «свиных бегов». Он стонал и корчился.
Затем прямо над головой Хармахиса навис киммериец.
– Эй, Муртан, – проговорил он. – Тебя опять изувечили?
– Я думал, ты никогда не придешь.
– Когда тебя бьют, мгновения кажутся вечностью, – со знанием дела ответил Конан. – А вот когда бьешь ты сам, мгновенья пролетают так, что и не замечаешь.
Он подхватил зингарца за подмышки и водрузил на ноги.
– Это мой человек, – объявил Конан, – я забираю его. Приятно было поболтать, Хармахис.
Он ударил ногой простертого на земле стигийца. Послышался хруст и дикий вскрик.
– Ой, прости, кажется, я сломал тебе ребро, – извинился Конан.
Он быстро пошел по переулку, волоча за собой Муртана.
Тот отплевывался кровью. Губа у него была разбита, под глазом красовался синяк.
– Я нашел одну из наших лошадей, – сообщил Конан. – Случайно.
Он подвел Муртана к коню, которого держала Галкарис, и усадил в седло.
– Скорее. Нам нужно уйти из Луксура прямо сейчас.
Они направились к южным воротам. Конан велел Муртану вытащить из седельной сумки плащ и закутаться с головой.
– Обрати внимание на то, чтобы твое лицо было спрятано как можно лучше, – добавил киммериец. – Проклятый работорговец разукрасил тебя во все цвета радуги.
Муртан отозвался скорбным стоном, однако подчинился приказу. «Чем я, собственно, сейчас отличаюсь от раба? – подумал он мрачно. – Все происходит совершенно так, как и расписывал Хармахис. Я ни за что не отвечаю и просто повинуюсь, когда мне отдают распоряжения. И, о боги, кто мной командует? Какой-то варвар, киммериец, с его дикими представлениями о жизни и смерти, о богах, чести и прочем… Но если бы не он, я бы уже был мертв».
– А еда? – услышал вдруг Муртан собственный слабый голос.
Голос этот дрожал и звучал до ужаса жалобно.
– В седельных сумках, – ответил Конан. – Галкарис – прирожденный воришка. Женщина-воин, женщина-вор – у нее большое будущее.
Галкарис негромко рассмеялась. В этом смехе Муртан уловил грудные нотки: так смеется женщина, которая знает, что возлюбленный рядом и слышит ее.
Возле южных ворот путники остановились. Конан пустился в переговоры со стражниками. Те осматривали путешественников с пристальным интересом. Весть о том, что произошло в храме, уже распространилась по городу, и преступников выискивали повсюду.
– Кто вы? – допытывались у Конана.
– Я навещал родню в Луксуре, – отвечал киммериец. – Со мной моя жена и прислужница. Трудно путешествовать с двумя женщинами.
– Почему на лошади сидит женщина, а не ты? – удивился стражник.
– Она ждет ребенка. Я не хочу рисковать.
Муртан вдруг сообразил, что роль «жены» Конан отвел ему, и взбесился. Что он себе позволяет? Когда прекратятся эти издевательства?
– Зачем же ты потащил свою беременную жену в путешествие, если так беспокоишься о ней? – продолжали стражники. – Это по меньшей мере неразумно.
– Я должен был доставить ее в храм для поклонения богине, – не моргнув глазом объявил Конан.
– Наша богиня вовсе не покровительствует беременным женщинам.
Конан засунул руку под плащ и вытащил туго набитый кошелек. Он дернул завязки, и перед стражниками просыпался дождь из серебряных монет.
– Полагаю, этого достаточно, чтобы ваша богиня начала покровительствовать беременным женщинам? – спросил киммериец.
Он махнул рукой, и Галкарис вместе с Муртаном прошли через ворота. Последним из Луксура выбрался Конан. Стражники увлеченно делили монеты.
– Поверить не могу, что ты выдал меня за свою жену, да еще в тягости! – воскликнул Муртан, едва лишь город остался позади.
– Что тебя возмутило – что ты «жена» или твоя предполагаемая беременность? – фыркнул Конан.
– Тебя просто веселит то обстоятельство, что я ранен и беспомощен и полностью от тебя завишу, – сказал Муртан.
– Это меня не веселит, а, скорее, тяготит… Я предпочитаю здоровых и сильных спутников, способных не только постоять за себя, но и прикрыть мне спину. Галкарис, кстати, справляется с этим превосходно.
– Откуда у тебя серебро, Конан? Ты ведь не отдал свое? – нерешительно спросила Галкарис.
– Разумеется, нет. Я стянул кошелек в городе, пока мы ходили по богатым кварталам. Люди – настоящие ротозеи. Даже стигийцы.
– Наверное, ты мог бы и лепешки у женщины украсть, не прибегая к таким сложным фокусам, – укоризненно произнес Муртан.
– Здесь ты ошибаешься, – ответил Конан вполне серьезно. – Я могу снять кошелек с пояса слуги из богатого дома, могу вытащить из спальни какого-нибудь вельможи сундук с драгоценностями, да так, что никто вокруг не проснется… Но украсть еду у хозяйки из бедняцкого квартала не под силу даже мне.
* * *
Следующим большим городом к югу от Луксура был Птейон, но его решили обойти стороной. Воспоминания о том, что случилось в храме, где содержалась «супруга крокодила», были еще слишком свежи в памяти.
Конан увел своих спутников в безлюдную местность, где можно было передохнуть и немного прийти в себя. Если не дать Муртану возможности провести хотя бы несколько дней в покое, его рана может воспалиться – и тогда неизвестно, останется ли он жив. Бессмысленно проделать столь долгий путь и погибнуть почти возле самой цели, считал Конан.
