Велион кивнул и пошёл дальше. Всё время он чувствовал на спине взгляд головы и двух крестьян, наверняка, лучших в драке на кулаках из всей деревни. Но если его отпустили, зачем об этом думать?
Когда он вернулся к Свише, она взволнованно спросила, случилось ли что-нибудь.
- Ничего, - сухо ответил могильщик, усаживаясь за стол. – Просто очень хочется пива.
Сейчас могильщику хотелось чего-нибудь покрепче. Он сидел за столом, наблюдая за тем, как играет Велион-младший. Мальчишка скакал на деревянном коне, весело размахивая грубо выструганной саблей.
- Я ему хотел сделать хорошую саблю, - сказал Аргамер, входя. На его губах блуждала слабая улыбка. – Но он заявил, что справится сам.
Велион улыбнулся в ответ, едва приподняв уголки губ. Он всё ещё не мог придти в себя.
Хозяин водрузил на стол плоскую тарелку с пирогами, небольшой горшочек со сметаной, поставил оплетенную бутыль и уселся на стул, с кряхтением расправляя культю.
- Ах, чёрт, забыл стаканы, - встрепенулся Аргамер.
- Я принесу, - сказал Велион, быстро поднимаясь. – Где они?
- На полке.
Могильщик принёс стаканы и поставил их стол, хозяин сразу наполнил их. Самогон был плохим, он буквально застрял где-то в середине горла, не желая проходить дальше и не давая вдохнуть. Велион сунул в рот пирог и, практически не жуя, проглотил.
- Крепкий, с-сука, - прохрипел Аргамер, вытирая выступившие слёзы.
- Угу, - промычал Велион, запихивая в рот второй пирог.
- Может, браги?
- Угу.
- Велион! Сбегай-ка за брагой.
Мальчишка недовольно засопел, но послушно поскакал на своём деревянном коне на улицу.
- Слез бы с коня, когда по лестнице в погреб будет спускаться, - рассмеялся Аргамер.
- Слезет, поди, - просипел могильщик, который только-только восстановил дыхание.
- Да уж, поди, догадается. Что слышно в большом мире?
- Всё по-старому, - пожал плечами могильщик. – Короли и князьки грызутся, маги роют носом, стараясь раскопать что-то из прошлого, могильщики таскают им разные штуковины, разбойники иногда пытаются их поймать, чтобы ограбить, но чаще им, конечно, попадаются купцы и обычные люди. В мире ничего не меняется.
- Говорят, сгорел могильник Эзмил?
- Сгорел. Дотла.
- От чего?
- От пожара, - усмехнулся тотенграбер. – Поджог, наверное, кто-то.
- Может, маги? – предположил Аргамер.
- Не исключено. Как только город догорел, они бросились на пожарище искать древние магические артефакты. Говорят, погибло с десяток магов и втрое больше обычных людей – маговых помощников и простых мародёров.
- А могильщики были? – продолжал расспросы хозяин.
- Может, и были. Они не очень любят соваться на пожарища.
- Почему?
- Наверное, опасно.
- Не понимаю.
- Я тоже, - в который раз солгал могильщик. Он привык лгать в разговорах. Лгать, юлить, недоговаривать, говорить не всю правду всем, кого видел. Всем, кто не видел чёрных перчаток на его руках.
«Прискакал» сын Свиши. Он грохнул о стол бурдюк с брагой так, что содержимое чуть не разлетелось в разные стороны.
- Не балуй, - строго сказал Аргамер.
- Хорошо, пап.
- Набрал из угловой бочки?
- Ага.
- Ну, скачи.
- Ага.
- Бойкий мальчуган, - произнёс Велион, когда мальчишка ускакал на своём бутафорском коне вести свою воображаемую войну.
- Все в его возрасте бойкие, - улыбнулся Аргамер. – Я с одной ногой едва за ним бегаю, а он и не понимает, что мне тяжело.
- Он ещё совсем маленький.
- Да уж, конечно, - пробормотал Аргамер, разливая по стаканам брагу.
Они, не чокаясь, выпили.
Брага была приятной на вкус, крепость, и не малая, даже не чувствовалась – угадывалась. Велион выпил махом половину стакана и поставил его на стол.
Здесь многое изменилось. Другая мебель, добротная и не кособокая, новым деревом сверкали потолок и стены. Нищета, что была раньше, исчезла. Аргамер умел работать руками. Велион вспомнил свои убогие попытки починить мебель и горько усмехнулся про себя.
«Надо надраться, - подумал он, доедая пирог и одним глотком допивая брагу. – Надраться до чёртиков. Хвала богам, Аргамер не разговорчивый собеседник, вопросы задаёт только из вежливости, даже не зная, как поддержать разговор.
Надо надраться до чёртиков».
- Шлюха! – заорал мальчишка лет четырнадцати и запустил в Свишу камнем. – Проблядовка!
Свиша охнула и, выронив туесок с земляникой, схватилась руками за ушибленный крестец – мальчишка кидал камни метко, видимо, хорошо натренировался на белках и воронах. Вдова бросила затравленный взгляд на тотенграбера и, видимо, прочитав что-то в его глазах, попробовала схватить его за рукав, но было поздно. Велион в два прыжка подлетел к мальчишке, ухватил его за руку, в которой уже был зажат второй камень, и встряхнул. Парнишка взвизгнул, когда могильщик начал ему выворачивать руку из сустава. Этого Велион и ждал.
- Кинь в меня, - прошипел он, приближая своё лицо, исковерканное ненавистью, к побледневшему от боли и испуга лицо мальчишки. – Осмелишься кинуть в меня, а? В меня, более сильного, чем ты? Нет? Боишься получить сдачи? Ну?! Кинь! Или скажи – боишься?
- Велион, отпусти его! – с испугом в голосе крикнула Свиша.
- Сейчас, - холодно проговорил могильщик. Он встряхнул орущего благим матом паренька, услышал, как трещат его связки и отпустил. Мальчишка получил серьёзное растяжение, зато теперь он не сможет кинуть ни в кого камнем, хотя бы какое-то время. Может, этого времени ему будет достаточно, чтобы понять что-то. Если нет… если нет, то он рискует кончить так же, как те жители соседней деревни.
- Зачем ты это сделал? – со слезами в голосе крикнула вдова. – Зачем?
Велион промолчал. Он был зол. Зол на себя, на этого дрянного мальчишку, на Свишу. Зол, потому что опять не сдержался, зол, потому что мальчишка оскорблял его женщину, зол, потому что эти оскорбления были правдой. Но злость быстро уходила, оставляя место лишь горечи. И – уверенности.
Он стоял и смотрел, как Свиша собирает трясущимися руками выпавшую из туеска ягоду.
- Пойдём домой, - устало сказал он, когда вдова собрала последние раздавленные ягоды.
Они возвращались в тишине сгущающихся сумерек. Шли молча, даже не глядя друг на друга. В те минуты Велион чувствовал, насколько Свиша ему чужая. Да это и было так. Они слишком разные. Их чувства вскипели, меняя и ломая устоявшийся для каждого из них порядок вещей. Могильщик думал о том, что может стать крестьянином. Крестьянка… о чем думала крестьянка? Возможно, что всё изменится и в её жизни.
Любовь не ушла, но у неё появились новые привкусы, другие оттенки. Привкус злости, замешанный на презрении. Оттенок отчуждённости, полученный из смешения правды с обидой. Пока они ничего не меняли, любовь кипела, горели чувства. Но любовь начнёт остывать, чувства превратятся в выгоревшую золу, и тогда всё кончится. Возможно, у них получится ещё какое-то время пробыть вместе, ведь можно согреться и у остывающего костра, зарыться в ещё тёплую золу, но от этого будет только хуже.
