— Тем более я не позволю тебе уйти одному…
— Чем беспокоиться обо мне, подумай лучше о своих родителях. Что с ними будет, если ты уйдешь? Твоя матушка и без того истаяла от горя. Нет, ты должна остаться в Аркаре. Здесь твой дом, твои мать и отец, и… и человек, который тебя любит. Это все драгоценные блага, Стрекоза. Ты даже не представляешь себе, насколько драгоценные. Не отказывайся от них.
— А ты?.. — горько спросила Лионетта.
— А что — я? К одиночеству я привык. Проживу как-нибудь. Кое-что я умею, и на кусок хлеба заработаю.
— И мы никогда больше не увидимся?
— Так было бы лучше. Я уже достаточно несчастий тебе принес, Стрекоза.
— Неправда! Ты… ты… — Лионетта все-таки не выдержала и расплакалась. Глаза ее уже давно блестели слезами, но она кое-как с ними справлялась. Но новое горе оказалось слишком большим и горьким, горше даже, чем утраченная красота.
— Я… не смогу… без тебя… — вырвалось у Лионетты сквозь слезы.
Лионель стоял у стола, вцепившись в столешницу пальцами, и мучился собственным бессилием. Он не мог сказать бедняжке ни слова утешения. И до сих пор не понимал ясно, почему так важен для нее. Да, они росли вместе и дружили с самого детства. Да, ему тоже будет горько и тяжело жить в разлуке с Лионеттой (не говоря уже о неистребимом чувстве вины перед ней). Но со временем боль разлуки обязательно сгладится! Ведь улеглась же боль от потери родителей… Лионель хотел было выдать банальное: "Ты меня скоро забудешь", — но спохватился. Даже если бы Лионетта и забыла его — захотела бы забыть! — зеркало ей тут же напомнило бы. Шрамы от ожогов останутся на всю жизнь. А значит — останется и память.
Как раньше он желал отдалить день прощания с Аркарой, так теперь страстно торопил его наступление. Покончить с этой мукой, порвать разом все связи… Когда быстро — кажется не так больно.
Ежедневные встречи с Лионеттой стали пыткой для них обоих. Девушка донимала его уговорами, и не понимала — или не желала понять, — чего стоят ему отказы. Бесконечные «нет» он повторял уже и во сне. И с болезненным нетерпением ждал дня, когда братья Перайны объявят: большего для исцеления Лионетты сделать нельзя, пора ей возвращаться домой.
…Свое заключение храмовники озвучили вечером. На следующее утро собирались послать с известием к мастеру Риатту и госпоже Аманде мальчишку-послушника.
Лионель решил уйти на рассвете, не прощаясь со Стрекозой. Довольно они уже мучили друг друга.
Вещи он собрал заранее. Впрочем, и вещей-то у него было всего ничего. Тощая дорожная сумка, полностью уложенная, казалась пустой. Добрый Лекад предложил ему немного денег, и Лионель, поколебавшись, с благодарностью их принял. Стыдно было брать милостыню (а ничем иным он эти деньги считать не мог), но страх перед неизвестностью, бесприютной будущностью, пересилил стыд.
Он вышел на ступени храма, едва небо начало светлеть. Его вызвался проводить Лекад — он молча стоял рядом. Поеживаясь от утренней прохлады, Лионель смотрел на темные улицы Аркары и думал о том, что сегодня в последний раз пройдет по ним. Это была страшная в своей простоте и очевидности мысль. Лионель несколько раз повторил про себя: никогда, никогда, никогда… Какое простое и жестокое слово. До самого дня суда Лионель и не думал даже, что настолько любит свой родной город. Город, в который он никогда не вернется.
— Проводить тебя до ворот? — своим обычным спокойным и участливым тоном спросил Лекад.
Лионель встряхнулся.
— Нет, не нужно. Спасибо.
— Ну, тогда ступай, — Лекад взял его за плечо, заглянул в лицо. — Не буду желать удачи: тебе не удача потребуется, а терпение. Много терпения и много смирения.
Юноша согласно наклонил голову. Да… смирение. Сколько раз о смирении толковал ему мэтр Эйбел. Прав был старик. Тысячу раз прав.
— Может быть, ты все-таки хочешь что-нибудь передать на словах Лионетте? — вдруг вкрадчиво спросил Лекад.
— Нет… ничего.
— Так-таки и уйдешь, не попрощавшись?
— Так и уйду, — подтвердил Лионель. — Не хочу больше ее мучить. Она опять будет проситься со мной… а что я могу ей сказать?
Лекад глянул на него очень внимательно, но промолчал.
Лионель вздохнул и начал медленно спускаться по ступеням.
Стражники только-только отпирали ворота, и Лионелю пришлось несколько минут подождать поодаль. Не хотелось привлекать к себе внимания. Но желающих покинуть город в столь ранний час, кроме него, не было, и солдаты его заметили. Поглядывали на него то и дело, пока возились с воротами. Лионель старался не поднимать голову и уповал на то, что капюшон скрывает его лицо. Однако, приблизившись к воротам, он услышал, как один стражник сказал другому (и даже голос не очень постарался приглушить):
— Смотри-ка — Поджигатель!
— Да ну?
— Точно, он. Я его узнал. Значит, вышибли его таки из города. Ну, и скатертью дорога… Не надобно там здесь таких, которые с бесами знаются да младенцев ре…
— Ты что! — зашикал на него второй стражник. — Тише! А ну как услышит, да и огнем в тебя пальнет…
— Ничо, не пальнет. Говорят, Богиня в наказание своей милости его лишила… и ничего он больше не может.
Лионель ускорил шаг.
Спустя несколько минут он стоял на обочине дороги. За спиной поднимались стены Аркары. Впереди простирались поля, чуть дальше темнели скошенные крыши крестьянских домов. Еще дальше, у самого горизонта, тянулась кромка леса.
Лионель посмотрел на камни, которыми вымощена была дорога. На запылившийся край своего балахона. Поднял взгляд к горизонту. Впервые в жизни он отчетливо понял выражение "идти, куда глаза глядят".
Глава 8
Лионетта вернулась домой и теперь уж почти не выходила на улицу. Госпожу Аманду вовсе не радовало, что дочь стала вдруг такой страшной домоседкой. Она с тревогой присматривалась к Лионетте — та ходила скучная, сонная, равнодушная ко всему. От домашних дел не отлынивала, но работу — которая была еще в ее силах, — выполняла механически, бездумно, кое-как. Упрекать ее в небрежности госпожа Аманда не решилась бы. Она вообще не знала, как подойти к дочке, и что ей сказать, как утешить, чем порадовать. Не Лионетта вернулась домой — а ее тень. Когда она была не занята делами, то часами могла сидеть в углу, наклонив голову и о чем-то размышляя. Хмурый, похудевший Ивон проводил возле нее все свободное время, словно дежурил у постели больной. Но она его даже не замечала. А ведь раньше у нее всегда было запасено для него едкое словечко, злая насмешка… Казалось, ей стало безразлично, кто находится с ней рядом.
