Дар-Пассер. Тем не менее выиграл Фалько. Поймал соперника на незатейливый переход, уловил момент, когда тот опоздал взять защиту, и, раскрутив до немыслимой — для даров Фалько — скорости свое внутреннее время (Хетти с Койей чуть усмехнулись, задев друг друга глазами), оказался в позиции для решающего удара. Верховный дар Фалько на трибуне, видимо, тоже поддерживал свое внутреннее время на хорошей скорости, поэтому успел угрожающе выкрикнуть:
- Лео!
И тот, спохватившись, вместо того чтобы опустить меч ребром на открытую шею соперника, перехватил за клинок и ударил со всей силы рукоятью между лопаток. Пассер упал на колени, жалобно дернув крыльями. Победитель быстро опустился на землю, придавил свою жертву коленом вдоль поясницы, на всякий случай поинтересовался взглядом у старейшины Дар- Пассеров: «Я выиграл?» Распорядитель с досадой кивнул головой, он уже понял, что сейчас будет (хотя лучше поздно, чем никогда: Ее Величество уже беспокойно поерзывала на троне, всем своим видом показывая, что ей хочется разнообразия — больше смертельных исходов она не желает, требуется игра нервов).
- Тогда дуэм, — заявил молодой Фалько.
- Ты согласен? — неуверенно переспросил он, наклоняясь к поверженному противнику. Тот промычал что-то нечленораздельное.
- Это спрашиваю я, Лео Дар-Фалько, — грозно прорычал верховный лорд Дар-Пассер.
- Извините, — парень уже совсем растерялся и вовсе не выглядел победителем. Зато в глазах побежденного снова светилась надежда. Умирать ему явно не хотелось.
- Я согласен!
- Я еще тебя не спрашивал, — лорд Дар-Пассер был вне себя от ярости. Трибуны гоготали в голос.
- Мы согласны, — радостно подытожил победитель схватки. Вид у него был такой, будто гора с плеч свалилась. Видимо, убивать ему хотелось не больше, чем побежденному умирать. Старший Дар-Фалько с трибуны показывал огроменный кулак — знак одобрения.
- Оба совершеннолетние? — на всякий случай строго спросил Дар-Пассер, чтобы напомнить, кто на арене хозяин.
- Ты совершеннолетний? — Лео Дар-Фалько уже разговаривал со своим визави по-хозяйски. Тот выругался сквозь зубы:
- А то. Коленку убери с поясницы, урод. Будет тебе кривая прекрасная деле.
Прыщавый Лео как-то судорожно убрал коленку, помог молодому Пассеру подняться, даже отряхнул с него пыль суматошно-бережными движениями. У того то на лице было выражение облегчения, то, казалось, что у него жутко болят зубы.
- Дуэм совершен, — торжественно провозгласил верховный дар Пассера, нисколько не смущаясь тому, что вид главных действующих лиц вовсе не соответствовал пафосу его интонации. — Подойдите к королеве, молодые люди.
Молодые люди потащились к Ее Величеству. Тем временем публика на трибунах явно разделилась на две части. Одни — те, чьи близкие уже выступили или не выступали, продолжали следить за разыгрывавшейся на арене трагикомедией, с удовольствием отпуская сальные шуточки и предлагая разные сценарии грядущих событий. В частности обсуждалось, прыщавые или миловидные у «молодых людей» пойдут дети и есть ли у кого-нибудь из них шанс стать верховным жрецом Прекрасной Лулуллы. Действующий верховный жрец — старший Дар-Фалько — лучился от счастья, как начищенный таз. Дарам его семьи редко случалось обратить на себя внимание на турнирной арене.
Вторую часть присутствующих, более многочисленную, мало занимало происходящее перед королевским троном. Сейчас, когда альтернатива смертельному исходу стала реальностью, на лицах у матерей и отцов еще не выступивших участников читалась напряженная работа мысли. Некоторые старшие дары поманили к себе членов своих кланов, которым предстояло сегодня сражаться, или их родителей и вступили в серьезные обсуждения. Открывались перспективы. Да, несомненно, вначале весьма туманные и осознанные только самыми искушенными в дуэмных хитросплетениях — такими, как дары Эсиля или Акила. Но теперь. инструкции сыпались как из ведра, прорабатывались варианты, шелестели в руках у старших даров списки участников, матери хмурились или улыбались, отцы кивали или недовольно качали головами, даже двенадцатилетние подростки морщили брови, пытаясь понять, что им втолковывают старейшины клана. Ни одно из этих телодвижений не ускользнуло от королевы, поэтому первая церемония возле трона получилась несколько скомканной. Как и следующая. Как и остальные. Королеву больше увлекало следить, как меняют и перетрясают свои планы после каждого нового заключенного дуэма или после нового кровавого пятна на белом турнирном песке ее такие непобедимые и такие покорные дары, чем освящать своим авторитетом уже заключенную сделку. Поэтому вновь образовавшиеся пары просто подходили к трону, кланялись и подталкиваемые в спину придворными дарами убегали «отдыхать под трибуны».
На самих трибунах появлялось все больше свободных мест. По мере того как главное действие (обсуждение дня и места свадебных торжеств, размера приданого, границ нового дариата и т. п.) переносилось в подтрибунное помещение, туда перемещалось и все больше старших даров. Главы семейств, однако, оставались на своих местах: им предстояло досмотреть спектакль до конца, управляя его ходом. В небе погромыхивало, и было неясно, спускается ли зеленоватая тьма и тянет с запада холодком от того, что садится солнце, или от приближающейся грозы. В вазе оставалось восемь записок. Четыре пары.
Лорд-канцлер Дар-Эсиль зевнул и позволил себе присесть на высокий табурет по левую руку своей госпожи. Четыре пары, и в них ни одного Дар-Эсиля. Семейство уже решило все свои проблемы, и, судя по тому, как благосклонно мотнул головой в его сторону, покидая трибуны, двоюродный дядюшка, по старшинству возглавляющий многочисленный клан Эсилей, решило успешно. Значит, и лорд-канцлер всем своим видом должен выражать расслабленность и удовлетворенность. Он и выражал, хотя сердце высшего и самого непоколебимого вельможи Аккалабата билось неровно. Он вновь и вновь находил взглядом — там, под самым козырьком из осиновых прутьев — черные внимательные глаза, четко очерченные брови, небрежно распущенные густые локоны (уже ниже пояса — когда только она успела?), обнаженные смуглые плечи в оправе из белоснежного кружева с розовой окаемкой (его подарок)…
Он не навещал Койю с того самого дня, когда она поставила. прижала его к стенке чудовищным условием: «Ты попадешь в постель ко мне только после того, как полностью удовлетворишь Солу». Он остолбенел тогда — от вероломства, от режущего душу осознания того, что он никогда не был и не будет для нее дороже, чем сёстры, от той простоты и естественности, с которой она — как делала все — отказалась от своих единоличных прав на него. Чтобы доставить удовольствие Соле. Соле, которая сейчас (он подумал об этом с чувством сладким и мстительным) корчится от боли в их семейной опочивальне, на роскошной кровати под золотым балдахином. Одна. Без помощи и сочувствия, потому что ни одной деле Аккалабата не нужно иной помощи и сочувствия, кроме как от ее мужа. А этого он ей не даст — никогда. Так же, как никогда не будет уже его единственной стройная темноглазая женщина с по-мальчишески угловатой походкой и когда-то вечно улыбавшимися глазами.
