Она тоже из них, из стрегоев, но она слишком стара и ленива. Амонет ничего не делает сама, а скупает краденое у воров и грабителей. Но Дьяволу это безразлично. Он просто забирает все, что она привозит, а Амонет — мадам Айгюптос — снова отправляется в путь, с ярмарки на ярмарку, и даже убийцы крестятся, когда на них падает тень ее черных фургонов. Это, впрочем, не мешает им выгодно сбывать ей редкие безделушки… Скажи, разве не так?
— Ну а тебе-то что от нее нужно, дед? — спросил Голеску, слегка подаваясь вперед.
— У Амонет есть тайна, — сказал старик. — Некая секретная вещь. Я расскажу тебе все, что мне о ней известно, ты украдешь ее, принесешь сюда, и мы поделимся. Скажи, ты хотел бы быть вечно молодым?
— Кто же не хочет? — усмехнулся Голеску. — Только вечной молодости не существует. Это сказки.
— Сказки, говоришь? — Старик улыбнулся, но его улыбка напоминала оскал черепа. — Я вижу, ты плохо знаешь мадам Айгюптос. Однажды я подсмотрел, как она готовит для себя Черную Чашу. Скажи, она все еще возит с собой чемоданчик из папье-маше, выполненный в форме футляра для египетской мумии? Чемодан, где хранятся разные порошки и снадобья?
— Да, — выпалил Голеску, от неожиданности позабыв об осторожности.
— С их помощью она это и делает! — торжественно заявил старик.
— Горсточка того, щепотка этого… Она смешивает много всяких снадобий, и хотя я следил за ней много лет, но так и не узнал всех ингредиентов и их точного количества. Винный спирт — да, но не только. Она кладет в свою Черную Чашу много странных веществ, например — мышьяк или простую краску. Потом она выпивает состав и плачет или кричит так, словно умирает. Но на самом деле она не умирает — напротив, она все живет и живет. Это мое время ушло, пока я подглядывал в замочную скважину за ее жизнью. Я много раз мог убежать от нее, но остался и продолжал впустую тратить годы и годы, надеясь узнать ее тайну.
Однажды ночью она поймала меня за подглядыванием и прокляла. Только тогда я убежал. Несколько лет я скрывался: думаю, теперь она уже позабыла меня, но я не забыл. И когда я снова увидел ее в Арже — и тебя вместе с ней, то подумал: вот мой шанс. Этот человек мне поможет.
Итак, ты должен украсть Черную Чашу, когда Амонет приготовит ее в очередной раз, и принести ее мне. Я поделюсь с тобой. Мы выпьем из Чаши и никогда не умрем. И станем богатыми, как короли!
— Ты спятил, старик! воскликнул Голеску с наигранным возмущением. — Предлагать мне такое! Неужели ты думаешь, что я способен предать женщину, которую я люблю?! Значит, я должен поверить в эту невероятную историю и совершить низкий и бесчестный…
Старик, которого собственный рассказ привел в состояние крайнего возбуждения, не сразу осознал смысл слов Голеску. Наконец он моргнул и окинул собеседника презрительным взглядом.
— Ты любишь мадам Айгюптос? — переспросил он. — В таком случае я тратил свое красноречие на идиота!
С этими словами старик поднялся на ноги, собираясь уходить, и Голеску поспешно схватил его за рукав.
— Ну ладно, дедуля, не кипятись! — произнес он примирительным тоном. — Я же не сказал, что не верю тебе… Должен признаться, однако, что еще никогда не слышал ничего более удивительного. Чем ты докажешь, что все это не выдумка?
— Да пошел ты!.. — огрызнулся старик и, вырвав руку, сделал шаг прочь от стола.
— Как долго ты был с ней? — спросил Голеску, привставая на стуле, чтобы удержать собеседника.
— Она взяла меня из сиротского приюта в Тимишоаре, когда мне было десять лет, — сказал старик со злобной гримасой.
Голеску, пораженный, снова упал на стул, а старик бросился к выходу и исчез в ночной тьме.
Несколько мгновений Голеску приходил в себя, потом допил шнапс и поспешил вдогонку. Выйдя из таверны, он поглядел сначала налево, потом направо. Полная луна только что поднялась над крышами домов, и в ее ярком свете улица была видна как на ладони — только тени казались особенно плотными, словно вырезанными из черного картона. Где-то вдали выла собака — во всяком случае, это было очень похоже на собаку, но странный старик исчез.
Голеску поежился и пошел отыскивать постоялый двор подешевле.
Гостиница, в которой он остановился, действительно слыла одной из самых дешевых, и все же Голеску было приятно после долгого перерыва снова спать на нормальной кровати, на чистых, хотя и ветхих простынях. Утром, наслаждаясь горячим кофе и сладким рулетом, он чувствовал себя миллионером на отдыхе. Голеску давно взял за правило не слишком задумываться над разного рода тайнами, какими бы важными и жуткими они ни казались, и теперь, при свете дня, ему было гораздо проще считать вчерашнего старика обыкновенным сумасшедшим. Он уже давно заметил, что Амонет пользовалась не самой лучшей репутацией у тех, кто кочевал вместе с ней по дорогам, но ему-то что за дело?..
После завтрака Голеску отправился на прогулку. Позвякивая в кармане монетками, он шагал по улицам Брашова с таким видом, словно весь город принадлежал ему. На площади перед зданием городского муниципалитета его внимание привлек невысокий помост, явно сооруженный на скорую руку. На помосте громоздились корзины, сундуки, ящики и коробки, набитые каким-то разносортным барахлом, где лениво копалось около десятка горожан. Помост, возле которого стояли два каких-то жалких субъекта в кандалах, охраняли несколько полицейских.
— Распродажа имущества должников, если не ошибаюсь? — величественно осведомился Голеску у старшего полицейского.
— Совершенно верно, господин, — подтвердил тот. Обанкротилась труппа странствующих комедиантов. Эти двое — бывшие антрепренеры труппы. Правильно я говорю, а?! — внезапно рявкнул полицейский и ткнул одного из узников кончиком дубинки.
— К несчастью, так, — уныло отозвался бедолага. — Благоволите, господин, подняться на помост: быть может, что-то вам приглянется. Помогите уменьшить наш долг, и пусть наша судьба послужит вам предостережением. Помните, что у дьявола в аду есть специальный кол для нечистых на руку казначеев и бухгалтеров.
— Весьма вам сочувствую, — сказал Голеску и быстро вскарабкался на помост.
Первым, что попалось ему под руку, была вешалка с театральными костюмами, украшенными блестящей мишурой и перьями. Некоторое время Голеску перебирал их, надеясь отыскать себе что-нибудь элегантное, но единственным костюмом, подходившим ему по размеру, оказался камзол из алого бархата и короткие штаны того же цвета. Усмехнувшись, Голеску стал снимать костюм с «плечиков» и обнаружил остроносые туфли из красной кожи, привязанные к вешалке шнурками. Здесь же болталась картонная бирка, на которой было небрежно нацарапано: «Фауст, I–II».
