И все же они выступали весьма решительно и производили впечатление людей, готовых сражаться, хотя я и знал, что добрая половина из них бросится бежать при первых же выстрелах. Поискав глазами, я нашел себе место чуть ближе к тылу их нестройной колонны, чтобы точнее оценить количество дезертиров. Их, однако, не оказалось: большинство матросов, ставших солдатами, похоже, считали предстоящее сражение приятной переменой в череде однообразной работы.
Как в любой известной мне военной кампании, сражение состоялось не сразу. Целую стражу или даже больше мы шествовали по удивительным внутренностям корабля; один раз мы вышли в обширное, отдававшее эхом помещение – должно быть, пустой трюм, потом остановились на неожиданный и ненужный привал; дважды к нам присоединялись небольшие отряды матросов, которые выглядели людьми или почти людьми.
Тот, кто, подобно мне, когда-то командовал армиями или же принимал участие в крупных сражениях, где целые легионы исчезают, точно солома, брошенная в костер, испытал бы непреодолимое искушение посмотреть на наш поход и незапланированные задержки как на забаву. Я написал «искушение», потому что подобная легкомысленная оценка была бы неверной, то есть ложной по определению. Самая пустячная стычка не является таковой для людей, которым суждено погибнуть в этой стычке, и потому в конечном счете не должна быть обыденной и для нас.
Признаюсь, однако, что я поддался этому искушению, как поддавался многим другим. Я забавлялся и позабавился еще больше, когда Сидеро, очевидно надеясь поставить меня в безопасное место, сформировал арьергард, приказав мне возглавить его.
Отданные мне под начало матросы явно входили в число тех, на кого он меньше всего мог бы положиться, когда наше разномастное войско вступило бы в бой. Из десяти шестеро были женщины, куда более хрупкие и менее мускулистые, чем Гунни. Трое из четырех мужчин оказались низкорослыми и если не старыми, то по меньшей мере давно уже миновавшими расцвет своих сил; я был четвертым, и только у меня имелось оружие, более внушительное, чем рабочий нож или стальной лом. По приказу Сидеро мы шли – не могу сказать «маршировали» – в десяти чейнах от главного корпуса.
Будь моя воля, я бы возглавил строй своих подчиненных, поскольку считал, что каждый бедняга, желающий дезертировать, имеет на то полное право. Но я не мог: переменчивые цвета и формы, зыбкое освещение корабельных переходов все еще сбивали меня с толку. Я сразу же потерял бы Сидеро и основной отряд. Выбрав меньшее из зол, я поставил самого крепкого на вид моряка перед собой, сказал ему, какое расстояние надо выдерживать, и позволил остальным тянуться за нами, если они захотят. Сам же стал строить догадки, дадут ли нам хотя бы знать, если основные силы встретятся с врагом.
Они разминулись, и мы сразу же об этом узнали.
Взглянув в сторону нашего проводника, я вдруг увидел, как некто, выскочивший невесть откуда, метнул многолезвийный нож и бросился к нам мощными прыжками тилакосмила.
Я не помню боли в обожженной руке, но она, должно быть, сковала мои движения. Когда я вынул пистолет из кобуры, рыскун уже стоял над телом несчастного матроса. Я не увеличивал мощь заряда, наверно, это сделал Сидеро; поток энергии, ударившей по рыскуну, разорвал его в клочья, и куски расчлененного тела разлетелись, словно искры фейерверка.
Времени ликовать не было; тем более не хватало времени помочь нашему проводнику, который лежал у моих ног, орошая нож-гидру рыскуна своей кровью. Едва я наклонился, чтобы посмотреть на его рану, как еще двое рыскунов появились из прохода. Я выстрелил пять раз подряд так быстро, как только успевал нажимать на курок.
Огненный шар, вырвавшийся из чьего-то контуса или боевого копья, загудел сзади, как гигантская печь, разбрызгивая голубое пламя вдоль переборок, и я, развернувшись, бросился бежать, насколько позволяла мне хромая нога, подгоняя перед собой уцелевших матросов, и не останавливался, пока мы не оказались в полутораста элей от прежнего места. По пути мы слышали, как рыскуны добрались до тыла нашего главного корпуса.
Трое погнались за нами. Я подстрелил преследователей и раздал их оружие – два копья и алебарду – матросам, которые заявили, что знают, как с ними обращаться. Мы протиснулись мимо дюжины с лишним трупов – и рыскунов, и людей Сидеро.
И тут позади послышался свист мощного ветра, едва не содравшего рваную рубашку с моей спины.
Матросы оказались умнее, чем я, сразу надев свои ожерелья. Я же так и не понял, что произошло, пока не увидел их.
Недалеко от нас выстрел из какого-то смертоносного оружия проделал дыру в обшивке коридора, и весь воздух, который был в этой части корабля, устремился наружу, в пустоту. Надев свое ожерелье, я услышал стук закрывающихся огромных дверей и гулкий грохот, похожий на бой боевых барабанов титанов.
Когда я схватился наконец за ожерелье, отток воздуха уже почти прекратился, хотя я еще слышал его свист и видел бешеные смерчи пыли, взметавшиеся вверх, как праздничные ракеты. Теперь вокруг меня плясал только легкий ветерок.
Осторожно пробираясь вперед, – ибо в любой момент можно было наткнуться на новых рыскунов, – мы нашли зияющую брешь. Здесь, подумалось мне, как нигде, я смогу разобраться в строении корабля и узнать что-нибудь о его устройстве. Однако ничего у меня не вышло. Сломанное дерево, искореженный металл и разбитый камень торчали тут вперемешку с материалами, неизвестными на Урсе, твердыми и гладкими, как слоновая кость или агат, но совершенно невообразимых цветов или же вовсе бесцветными. Другие напоминали полотно, хлопок или грубую шерсть неведомых животных.
За этой разрушенной слоистой оболочкой ждали молчаливые звезды.
Мы потеряли связь с основным отрядом, но было ясно, что брешь в обшивке корабля нужно заделать как можно скорее. Я дал знак восьмерым уцелевшим из прежнего арьергарда следовать за мной, надеясь, что, выбравшись на палубу, мы найдем там матросов из команды за починкой.
На Урсе мы не смогли бы пробраться сквозь пробитые этажи; здесь это было легко. Требовалось лишь осторожно прыгать, хватаясь за какой-нибудь гнутый металлический прут или стойку, и прыгать снова – покрывая по этажу с каждым прыжком, что в любом другом месте показалось бы безумием.
Мы выбрались на палубу, но поначалу – без видимых результатов; она была столь же безлюдна, как ледяная равнина, которую я некогда обозревал из самых верхних окон Последней Обители. Через нее тянулись огромные тросы; некоторые из них вздымались словно колонны, еще удерживая далеко наверху обломок мачты.
