Они стояли над ним, проклиная его неуклюжесть и свое невезение и оплакивая потерю лодки, не позволившую им вернуться на тот берег за оленем, как вдруг услышали в лесу далекие звуки рога и собачий лай. Тогда они умолкли, им казалось, что они слышат отзвуки большой охоты, но они не увидели ничего.
Они сидели долго, не смея шевельнуться. Бомбур спал с улыбкой на своем толстом лице, неуязвимый для всех тревог и неприятностей, какие мучили его друзей. Вдруг на тропе впереди появились белые олени, – самка с детенышами. Не успел Торин крикнуть что-нибудь, как трое Карликов выскочили и выстрелили в оленей. Ни одна стрела не попала в цель. Олени повернулись и исчезли в зарослях так же бесшумно, как появились. Карлики стреляли им вслед, но напрасно.
– Стойте! Стойте! – вскричал Торин, но было уже поздно: Карлики потратили последние стрелы, и теперь луки, полученные от Беорна, стали бесполезны.
Они все были мрачны в этот вечер и в последующие дни их мрачность все усиливалась. Волшебный ручей остался позади, но тропа извивалась все так же, как и раньше, а лес казался все таким же бесконечным. Однако, если бы они знали о нем больше и вдумались в значение охоты и белых оленей, то поняли бы, что приближаются, наконец, к восточной опушке и что вскоре смогут выйти туда, где деревья стоят реже и где они снова увидят солнце; и для этого нужно сохранять надежду и мужество.
Но они не знали, а кроме того им мешало тяжелое тело Бомбура, которого нужно было тащить на себе. Его несли четверо, поочередно сменяя друг друга. Взваливая на себя улыбающегося во сне Бомбура, они передавали свою поклажу товарищам. Еще несколько дней назад такая нагрузка была бы им не по силам, но теперь их сумки с провизией стали совсем легкими. Впрочем, эта легкость вовсе не радовала их: у них почти не осталось ни еды, ни питья, а в лесу они не видели ничего съедобного, – только грибы и травы с бледными листьями и неприятным запахом.
Дня через четыре после переправы они пришли в такую часть леса, где росли главный образом буки. Сначала перемена им понравилась, так как здесь не было подлеска, и сумрак был не таким глубоким. Вокруг стоял зеленоватый свет, и местами можно было видеть по сторонам довольно далеко. Но видны были только нескончаемые ряды стройных, серых стволов, похожих на колонны в каком-то огромном, полутемном зале. Здесь шелестел ветерок, но этот шелест был печальным. Слетело, шурша, несколько листьев, словно напоминая им, что за пределами леса начинается осень. Они шли по шуршащим листьям бесчисленных прошлых осеней, нанесенным на тропу ветерком.
Бомбур все спал, а они очень устали. Иногда они тревожились, слыша вдали словно смех или пение. Голоса были звонкие, непохожие на Орков, и пение звучало красиво, но оно казалось непонятным и чуждым; оно не успокаивало их, но заставляло из последних сил уходить подальше.
Еще через два дня они увидели, что тропа спускается все ниже и вскоре очутились в долине; густо заросшей могучими дубами.
– Неужели этому проклятому лесу нет конца? – вскричал Торин. – Кто-нибудь должен взобраться на дерево и посмотреть, не может ли он подняться выше вершин и оглядеться. Для этого нужно только выбрать самое высокое дерево, какое растет у тропы.
«Кто-нибудь», в сущности, означало Бильбо. Его выбрали потому, что нужно было забраться как можно выше и вынырнуть из самых верхних листьев, а для этого нужно быть достаточно легким, чтобы не обломать самых верхних тонких сучьев. У бедного Бильбо никогда не было большого опыта в лазании по деревьям, но они подсадили его на нижние ветки большого дуба, выросшего прямо на тропе, и ему оставалось только лезть кверху, как он сумеет. Он пробирался среди перепутанных веток, норовивших хлестнуть его по глазам; не однажды он обрывался и ухитрялся удержаться в самый последний момент; и наконец, после отчаянной борьбы на таком неудобном месте, где не было ни одной подходящей ветки, выбрался на вершину. Все это время он размышлял над тем, есть ли на дереве пауки и как он сумеет спуститься, не упав.
В конце концов он высунул голову над лиственной кровлей, а тогда увидел и пауков. Но это были маленькие, обычного вида пауки, охотившиеся на бабочек. Глаза у Бильбо были почти ослеплены светом. Он слышал, как Карлики кричат ему что-то далеко внизу, но не мог ответить и только мигал, крепко схватившись за ветки. Солнце светило ярко, и ему пришлось долго привыкать к нему. Оглядевшись, наконец, он увидел со всех сторон море темной зелени, там и сям шевелящейся от ветра; и повсюду порхали сотни бабочек. Кажется, это была порода «пурпурный император», любящая вершины дубов, но здесь они были не пурпурные, а бархатно-черные, без всяких отметин.
Бильбо долго любовался «черными императорами» и радовался, ощущая ветерок у себя в волосах и на лице; но в конце концов крики Карликов, выходивших из себя от нетерпения, напомнили ему о его обязанности. Впрочем, он не мог ничего сделать. Сколько бы он ни смотрел, нигде не было конца деревьям и листве. Сердце у него, обрадованное было видом солнца и ощущением ветра, снова упало: ему не с чем было вернуться к друзьям внизу.
В сущности, как я уже сказал вам, они были уже недалеко от края леса; и если бы у Бильбо хватило рассудка присмотреться, он увидел бы, что дерево, на которое он взобрался, хотя и высокое само по себе, стоит почти на самом дне обширной лощины; поэтому с его вершины окружающие деревья казались поднимающимися со всех сторон, как края гигантской чаши, и отсюда нельзя было увидеть, далеко ли еще тянется лес. Но ничего этого он не знал и стал спускаться, полный отчаяния. В конце концов он очутился внизу, – исцарапанный, обескураженный, потный, – и некоторое время ничего не видел в сумраке. Услышав его отчет, они упали духом, как и он сам.
– Лес тянется без конца, без конца во всех направлениях! Что теперь нам делать? И зачем было посылать Хоббита? – восклицали они, словно он был виноват в этом. Им совсем не нужны были бабочки, и они рассердились еще больше, когда он рассказывал им о восхитительном ветерке: они были слишком тяжелыми, чтобы взобраться туда, где он дует.
В этот вечер они доели последние крохи своей провизии, и первым их ощущением на следующее утро было то, что они еще голодны. А потом оказалось, что идет дождь, и на землю там и сям падают тяжелые капли.
Это только напомнило им, что они умирают и от жажды, но утолить ее было нечем: ведь нельзя же утолять жажду, стоя под дубом и ожидая, чтобы в рот к вам попала случайная капля.
Единственным, хотя и очень слабым утешением оказался Бомбур. Он вдруг проснулся и сел, почесывая голову. Он совсем не мог понять, где находится и почему так голоден; ибо он забыл все, что произошло после того, как они выступили в путь майским утром. Последним, что он помнил, было чаепитие в доме у Хоббита, и им было очень трудно заставить его поверить рассказу о множестве событий, приключившихся с ними после этого.
Услышав, что есть больше нечего, он сел и заплакал, так как был слаб и неустойчив в ногах. – Зачем я только проснулся! – вскричал он. – Мне снились такие замечательные сны! Мне снилось, что я иду по лесу, вроде этого, но он весь освещен факелами на деревьях, и лампами на ветвях, и кострами на земле, и в нем шло празднество и сплошной пир. Там сидел Лесной король в венце из листьев, и были веселые песни, и невозможно даже перечесть и описать, какие там были кушанья и напитки!
– Не пытайся, – ответил Торин. – Если не можешь говорить о чем-нибудь другом, то лучше молчи. Ты и так уже утомил нас. Если бы ты не проснулся, мы бы так и оставили тебя в лесу с твоими глупыми снами; тащить тебя нелегко, даже после того, как ты долго постился.
Ничего другого им не оставалось, как лишь затянуть пояса на пустых животах, вскинуть на плечи свои пустые мешки и сумки и побрести по тропе, не надеясь даже дойти до ее конца раньше, чем придет конец им самим. Они брели так весь день, медленно и устало, и Бомбур все время жаловался, что ноги не держат его и что ему хочется снова лечь и уснуть.
