Рассвет мертвых - Лана Райтерман

— У вас у всех красные глаза?

— Да, — тихо сказал он.

— Что будет с тобой на солнце? Ты сгоришь?

— Нет. На солнце неприятно находится. Оно слепит, и мы плохо видим. Солнце показывает нашу настоящую сущность. Во тьме вампир кажется привлекательным, на свету видна наша тонкая иссушенная кожа и все, что под ней. Видны вены, по которым течет отравленная кровь, сосуды, капилляры.

— Покажи клыки.

Вальтер открыл рот. Клыки выдвинулись, становясь длинными.

— Хочешь пить?

— Меня всегда мучает жажда. Когда ты рядом.

— Чем ты утоляешь жажду?

— Консервированной кровью. Бочки в спальне наполнены ею. Вино, помнишь, ты использовала для ритуала, смешано с кровью.

— Ты и алкоголем балуешься?

— Иногда, — скромно улыбнулся он, — я не всегда сижу за книгами.

— А я пила то вино. Какая гадость! Подожди, а бочки с кровью откуда? Не сам же ты их наполняешь? В деревне столько людей нет.

— Ролан доставляет.

— И в пивную тоже?

— Тоже.

— Откуда он их берет?

— Привозит поезд вместе с остальными продуктами.

Этому ответу я была удивлена.

— Не подумай, что нас так мало и все мы живем в тайге. Мы разбросаны по всему свету, и вся эта орава кормится кровью. Вампиры давно занимаются консервами, а оборотни их распространением. Ким беспокоится за Долину, поэтому заставляет Ролана возить бочки. И волки сыты и овцы целы.

— Получается, оборотни вам прислуживают?

— Нет. Оборотень сильнее вампира и порвет за раз троих. Поэтому держать нас в страхе им не составит труда. Но постоянно жить, воюя, сложно. Консервы — это компромисс. Немногие из вампиров питаются одними лишь консервами, все равно идут на охоту.

— А ты когда в последний раз ходил на охоту?

— Я и не помню. Это было давно.

— И не хочется?

— Вот сравнение. Есть вчерашний хлеб — это для нас консервы. А есть свежеиспеченный. Я уверен, ты выберешь второй хлеб.

— Значит, я похожа на свежий хлеб? Хочешь укусить за горбушку?

Вальтер убрал от себя мои руки.

— Никогда не говори так. Я могу погубить тебя. Это преступление. Я никогда на это не пойду.

— Разве это преступление — кусать людей?

Вальтер не ответил. Он поднял с пола вещи, прогнал меня со стола и начал переписывать.

После новых откровений я иначе стала смотреть на Вальтера. Раньше я видела в нем живого человека, но теперь замечала за ним странности, которые не припишешь живому.

Вальтер не реагировал телом. Он не чесался, не зевал, не потягивался и спина у него не затекала. Он мог долго сидеть за писаниной, не отвлекаясь. У него не болело тело, ему не было ни холодно, ни тепло, он не уставал. Как человеку постоянно нужно ощупывать предметы, попробовать что-нибудь на вкус, так Вальтер был освобожден от этого. Его не интересовала поверхность деревянного стола, запах чернил и какой на вкус чай в чужой кружке. Иногда Вальтер уходил, чтобы налить себе чай из особого чайника. Я, конечно, залезла в его чашку и выяснила, что это мерзкая разбавленная кровь.

Вальтер рассказывал, что после обращения вампир резко тупеет. Исчезают необходимость в комфорте, в еде, в развитии. Вампира интересует только жажда. Удовлетворив ее, он ищет, чем развлечь себя. Но вампир может превратиться в животное, если его интересует только жажда. Утолив ее, он идет отдыхать в темное место до следующего прихода жажды.

Вампиры очень ленивы. Если вы встретили вампира, занимающегося музыкой или рисованием, то это удивительно. Каждый день для них похож на предыдущий. Представьте, что их жизнь — это затянувшийся день.

— Ты встаешь утром и открываешь глаза. Какие у тебя мысли?

— Сначала умыться и позавтракать. Потом занимаюсь разными делами по дому. Иногда помогаю Роберте. Когда наступает вечер, иду на работу. После домой спать.

— А вампир просыпается, чтобы утолить жажду и все. Нет чувств голода, нет потребности в разнообразии пищи, нет мотивов, ничего не хочется. Зачем идти на работу, если не нужны деньги? Зачем дом, если не чувствуешь холода?

Но насчет последнего Вальтер врал. Он чувствовал тепло и любил его. Он грел руки у лампы, прижимался к стенам музея, которые напитались днем солнечным теплом. Я грела его руками и ему это нравилось.

Я узнала, что его раздражали люди, особенно толпа. Как ему казалось, человек неусидчив, часто менялся, дергался, много бегал и болтал. В отличие от спокойных вампиров человек пытался жить, поэтому он постоянно чего-то хотел, требовал, отбирал. С другой стороны Вальтер не одобрял свое недовольство. Ворчание не давало чувствовать, оттого у вампиров было ко всему холодное отношение. Они старики в юном теле, забывшие и о любви и, что кроме тьмы, в которой они существовали, был солнечный свет.

— Сколько тебе лет?

— Много.

— Ну, говори. Или я тебя буду пытать.

— Ты слишком смелая для человека. Я с трудом терпел твои шутки, а теперь ты мне еще и угрожаешь.

— Ты сам сказал, кусать не будешь. Так чего же мне бояться?

— Естественного страха. Мышь всегда боится кошки.

— Хорошо, я очень храбрая мышь. Сколько тебе лет?

— Девяносто семь.

— Какой ты старый.

— У меня нет ни одного седого волоса. Разве я старый?

— Как ты видишь мир? Старые люди все равно по-другому воспринимают его.

— Я уже говорил, для нас жизнь — как затянувшийся день. Тебе кажется, что мы видимся пять раз в неделю, для меня словно ты посещаешь каждые десять минут. Я не успеваю соскучиться по тебе и это хорошо. Я не думаю, что выдержал бы тоску. Но стариком я себя не чувствую. Трудно осознавать, что мир меняется. Я был поражен прогрессом, в особенности… Я обомлел от современного искусства — арта, правильно говорю? Свежо еще в памяти воспоминание о первом полете в космос, а на дворе новое время. Мне века нет, а за людьми трудно уследить. Тяжело общаться с новыми людьми.

— Мы с тобой быстро подружились.

— Может, мне кажется, но раньше люди были проще. Не стеснялись показывать своего настоящего отношения. Мы стыдились безразличия. Не могли не оказать помощь нуждающемуся. Я не имел понятия о ненависти и презрении, но знал об уважении.

— То есть время изменилось в худшую сторону?

— Нет, это я остался прежним. Позволительно ли мне судить о временах? Я видел многое. Но по возрасту меня можно сравнить с обычным стариком. Я недалеко ушел. Как старик бы не посмел подступиться к девице, так и я стараюсь не задавать нескромных