стонал. – Что с тобой?! Не плачь, пожалуйста, что хочешь для тебя сделаю! Послали же боги
несчастье на мою голову!
Если бы не последняя фраза, может, и помогло бы, да только стоило ему меня ‘несчастьем’
обозвать, как истерика, явно посетившая перекрашенную кобылу, грянула с новой силой. А уж когда,
кошмар ходячий, потянулся ко мне, чтоб обнять, меня и вовсе понесло.
Вскочив в ужасе, я ломанулась куда глаза глядят. Только вот глаза-то как раз никуда не глядели. Лес
расплылся из-за пелены слёз. Я бежала куда-то, всхлипывая и подвывая. Бежала и бежала... Бежала
до тех пор, пока просто не ухнула в какую-то то ли яму, то ли овраг. Как только ноги не переломала!
Впрочем, даже вода, скопившаяся на дне после дождя, мало успокоила. Отчаяние, страх, усталость
накрыли меня, придавив к земле. Сидя прямо в мутной воде, я тупо ревела, жалея свою загубленную
жизнь.
Сколько себя помню, кроме последнего года, всегда кто-то был рядом. Или родители, или сестра.
Всегда оберегали, помогали, беспокоились. Иногда даже слишком, но какая я всё-таки была дура, что
обижалась на них за это! Ещё и ущемлённой себя чувствовала! Подумаешь, на гулянки не ходила и с
парнями не встречалась! Господи, да по сравнению с тем, во что моя жизнь превратилась сейчас, это
такие мелочи!
Кто я теперь вообще?! Человек? Кобыла? Урод я! Пусть в лошадиной шкуре, но урод! И меня
разукрасил горбун прокля...
Тут что-то щёлкнуло в голове. Слёзы высохли сами собой в мгновение ока. Урод, да? Да нет, не
урод, а уродина. Причём моральная.
Алехандро, вон, весь в полосочку! Гниёт заживо, смердит на милю окрест, еле ходит, а меня утешал!
Вот уж точно ‘битый небитого везёт’! Закатила истерику из-за такой ерунды, а он всю жизнь живёт как-
то и ничего. Даже при таком раскладе умудряется радоваться, хоть и не понимаю чему. А я?
Разнылась, психанула как дура, убогого напугала. Ещё и в яму провалилась! Сижу тут, как свинья в
апельсинах, соплями утираюсь. Лучше бы подумала, как выбираться буду!
Запрокинув голову, я посмотрела вверх. Всё-таки яма, а не овраг. Видно, вывернуло какое-то дерево
прямо с корнем, а потом ещё и вымыло основательно. А я, дурында, решила, что в лесу можно
вслепую носиться! И что теперь?
Земляная стена, влажно поблёскивая, поднималась метра на три -четыре. В том месте, где я упала,
виднелась гладкая неровная полоса, словно язык укатанного льда на снежной горке... Над головой
торчали огрызки корней и ветки.
Осмотрев себя, я скептически хмыкнула. Вот теперь можно о новом специфическом окрасе какое-то
время вообще не беспокоиться! Под таким слоем грязи шкуры просто не разглядеть.
Кажется, я поменялась местами с кошмариком. Помнится, накануне рассматривала его сидящего по
самое не балуйся в жидкой глине и рассуждала на тему: ‘обмазать грязью и наслаждаться
созерцанием ‘почти человека’. Теперь вот можно на меня смотреть как на ‘почти лошадь’ в шубе из
грязи.
Почесав копытом в затылке, я вздохнула. Неизвестно ещё, будет ли Алеханднро меня вообще
искать после того концерта, что я закатила. Придётся выбираться самой. Только скользко тут.
Видно, вода в яме не в первый день стоит, вон зацвела уже, позеленела и воняет жуть. Если бы не
привычка, появившаяся благодаря общению с вонючкой, я бы уже воем выла, наверное.
Ещё раз тяжело вздохнув, попыталась подняться на ноги. Копыта скользили по сырой глине,
земляная стена осыпалась, стоило хоть немного опереться на неё. Думаю, с разбега я бы выбралась,
только где тут разбежишься-то в яме два на полтора?
Через полчаса я уже могла посоревноваться с моим ароматным спутником за звание самого
отвратного существа. Так как то и дело падала в смердящую липкую жижу, извазюкалась по самые
уши и снова сменила окраску. Теперь я была зелёненькой, как свеже-сгнивший огурчик.
Вот же, сама себе нагадила! Вот будет фокус, если из кобылы в свинью превращусь! Думала, если
лошадь, хуже быть не может?! Как бы ни так! Есть ведь ещё черви, скунсы, пиявки, змеи и много
других представителей фауны, по сравнению с которыми кобыла – просто подарок судьбы.
В очередной раз шлёпнувшись, я забилась под комьями осыпавшейся влажной глины. Нависающие
над ямой ветки, припорошенные солнечным светом, контрастировали с затхлым полумраком моего
узилища настолько, что мысли о могиле возникали сами собой, как ни гнала я их от себя.
Как там сестрёнка говорила, когда я впадала в уныние? Ах да:
Не жди от времени подмоги,
Чудес от жизни и судьбы,
Бери скорее руки в ноги
И чудеса сама твори.
Вгрызайся в прошлое зубами,
Хватай ‘сегодня’ за грудки,
Соткать из будущего счастье,
Способна, Любка, только ты!
Так она говорила, приезжая изредка на выходные. Ленка всегда была стихоплёткой и неисправимой
оптимисткой. Энергия плескала из неё как вода из переполненной ванны. Периодически сестре
удавалось уговорить родителей отпустить меня куда-нибудь в её компании. Тогда мы ехали на
шашлыки, турбазу или на дачу к кому-нибудь из Ленкиных многочисленных друзей.
Шумные компании неизменно принимали меня с распростёртыми объятьями. И по сей день сестра
ассоциируется у меня с громким смехом, запахом леса, жаренного мяса и непрекращающейся
жизнерадостной суетой и многолюдством.
Народ сыпал шутками на тему появления в компании ещё одной Ленки, ориентируясь на внешнее
сходство. Обе примерно одного роста, светло-русые, с неброскими мягкими чертами и неприметно-
голубыми глазами, мы и вправду были очень похожи. Только вот разница становилась очевидна
буквально через полчаса-час.
Ленка летала туда-сюда или болтала с людьми, светясь энтузиазмом уверенного в себе человека, а
я как-то незаметно забивалась в уголок и только слушала счастливо улыбаясь.
Попытки вовлечь и меня в процесс, как правило, проваливались. Нет, я не отмалчивалась и не
строила кислых рож. Болтала, шутила, резала помидоры тупым ножом и кокетничала с парнями, с
удовольствием принимая их знаки внимания.
Только как-то само собой получалось, что через некоторое время снова оказывалась в уголке и
одиночестве. Наверное, мне нравилось наблюдать за суетой и кипением жизни со стороны. Так уж
вышло, что привыкла я именно к этому.
С сестрой у нас разница почти в десять лет. Своё детство она провела под знаком
самостоятельности. Если верить рассказам, родители усердно работали и дома практически не
бывали. Учёба, друзья и прочие радости проходили мимо их внимания.
Впрочем, это вовсе не означало пренебрежения дочками. Насколько помню я сама, были и
совместные выходные в парках, и книжки по вечерам. Разница только в том, что завтраки и обеды не
ставились под нос, а извлекались из холодильника, да беды и неудачи мы делили на двоих с Леной.
К тому времени, как здоровье вынудило родителей изменить ритм и образ жизни, сестре было
девятнадцать, а мне десять лет. Так как она уже училась в институте в другом городе, я оказалась
единственным имевшимся в наличии ребёнком.
Сначала за моё воспитание взялась матушка, вкладывая в это дело все нерастраченные силы и
навыки руководящего работника. Где-то через год отец перенёс инсульт. Слава богу, всё обошлось
лёгким испугом и папа, уволившись, присоединился к супруге. Пристальная и неусыпная забота обо
мне стала для родителей заменой работе.
В школу меня водили за ручку. Матушка возглавила родительский комитет. Даже подавать
документы в институт я ездила с отцом. В том, что училась в собственном городе, а не в соседнем,
как Ленка, виновата я сама.
Вольной жизни хлебнуть хотелось, но заявить об этом не хватило духу. Препятствовать родители не
стали бы, прямо, по крайней мере. Но что бы я стала делать, окажись кто-то из них или оба сразу в
больнице?
Когда я озвучила название института, мама так откровенно обрадовалась, что сомнений в верности
предположений не осталось. Отец был сдержанней, но с таким энтузиазмом взялся за организацию
праздничного ужина... В итоге и студенческие годы я провела под неусыпным контролем.
Вот и получилось, что внешне похожие почти как близняшки, мы с сестрой благодаря разному
воспитанию, выросли абсолютно разными. Ленка была намного увереннее и самостоятельнее.
Несмотря на некоторую мечтательность, присущую и мне, она стала убеждённой материалисткой и
легко решала любые проблемы, возникающие на пути. Я же засела дома, компенсируя недостаток
реальных проблем выдуманными, и читала, читала, читала...
Хотя нет, была ещё одна ‘радость’ помимо книг, эдакий скрытый протест: из каждой поездки с
