Совершенно этого не замечая, я вдруг оказываюсь на волосок от смерти, и ангел поднимает меч для удара. Чего-то ждет, напряженно вглядываясь в мое лицо. Раскаяния? Я усмехаюсь. Страха? Я боюсь не за себя. Я боюсь себя. Ангел медлит, видя твердость в моих глазах. Знает, что не хочу умирать, ищет подвох, какую-то незначительную деталь, которую он упустил.
Находит. Голова ангела из Сотни катится по земле, оставляя на снегу золотой, под цвет крыльев, след. Тело его оседает, я уклоняюсь от него. Передо мной стоит дрожащий Тат. Меч выпадает из его руки.
Сплевывая кровь, я улыбаюсь разбитыми губами. На лице ангела виден почти что ужас, и я отлично понимаю его причину: я, изломанная, перепачканная в алом, опаленная сама, но смеющаяся в голос, срываясь на каркающий птичий крик. В горле поселяется боль, царапающая изнутри, впивающаяся острыми коготками с каждым вдохом все больней, но я не могу остановиться. Хохот безумным эхом звучит в голове.
— Добро пожаловать в Ад! — Я фамильярно хлопаю онемевшего Тата по плечу.
Он стоит, потерянно пытаясь вытереть золотую кровь со своих рук, словно она немыслимым образом жжет ему пальцы. Оглядывается на тело другого ангела, павшего именно от его руки, но недолго задерживает на нем взгляд. Видно, что его трясет.
Все еще улыбаясь, я вытираю стекающую по подбородку кровь, касаюсь раны кончиком языка. Будет долго заживать, определяю я, особенно если учесть мою привычку кусать саму себя, вновь открывая старые раны. Но оно того стоит.
Тат цел физически, но я вижу, что аура его идет крупными трещинами, как расколотый лед на озере. Теперь для него точно не будет никаких Небес, никакого прощения и «долго и счастливо». Собирайся он в последний момент отступить на сторону врага, теперь не сможет — последние пути отрезаны, а ихор с рук отмывается долго.
Теперь ему определенно придется решать. Бескрылый держится за голову, обессиленно привалившись к памятнику. Добро пожаловать, парень, я ведь не шучу. Теперь уж точно Ад, теперь уж точно с нами всеми.
Я издаю короткий лающий смешок, легкие прорезает болью. Люцифер никогда никого не заставляет. Тат сам решил спасти меня, спасти существо, которое принесло человечеству зла больше, чем, быть может, сам Антихрист. Он убил вчерашнего товарища ради меня. Вот такой вот Ад…
***
Возле здания московского филиала отчетливо пахнет табаком, а среди снежинок алеет огонек сигареты. Заранее не представляя, о чем говорить, я подхожу к Сиире, рассматривающему небо. А оно словно дырявое: все валит снег и валит, никак не останавливаясь. Сломанное какое-то.
— Не угостишь? — спрашиваю я.
Вместо ответа демон протягивает целую пачку, даже не посмотрев на меня. Прикуривая, я щурюсь. Небо, что ж они в тебе такого все находят, а? Ты же жалкое такое, побледневшее. А вот стремятся все ввысь, все, и Принц Ада, и ангел с отрубленными крыльями.
— Как тебе Москва? — неожиданно спрашивает Сиире. Книга в безопасности, все прошло хорошо, но он почему-то не хочет отвязаться от меня.
— Серое слишком, — отвечаю я первое, что приходит в голову. Потом понимаю — не о городе это, а о небе.
Серое. Было бы легче, будь оно черным или белым, а лучше всего в клетку, на манер шахматной доски. В монохромных двух цветах не запутаешься, разберешься как-нибудь, раз весь остальной мир четко раскрашен в них. А оно вот издевательски серое. Словно напоминающее, что кроме черного и белого есть что-то еще.
Я задумчиво верчу меж пальцев тлеющую сигарету, жестом уже привычным. Горло еще саднит — голос сорвала, и он и без курения хриплый до невозможности, пилящий чужой слух. С другой стороны, что мне еще остается? Горечь на губах и еще больше горечи на сердце.
Затаптывая сгоревший до фильтра окурок, я зло ударяю каблуком асфальт, словно там не сигарета, а горло моего худшего врага. Сиире молчаливо наблюдает, не вмешиваясь. Я для него почти что ручная зверушка Сатаны, забавная девчонка, на которую можно свалить грязную работу, а потом обнаружить, что — вот ведь чудо! — у нее тоже есть свои чувства. Так все в Аду и работает, и я бы не удивилась, если бы Люцифер думал обо мне подобным образом. Но наш разговор на крыше доказывал, что я нечто большее, чем просто очередная пешка. И поэтому я не позволяю Принцу откровенно насмешливо смотреть на меня.
Мне говорили, у меня глаза слишком холодные даже для Падшей, цвета серого неба, застывшего на зеркальной поверхности клинка. Сиире становится не по себе, когда я в него впиваюсь серым взглядом. Он неуверенно оглядывается на спешащих мимо прохожих, не представляющих о нашем существовании.
— Зачем ты это сделала?
Догадаться, что он имеет в виду Тата, несложно.
— Приказ, — спокойно объясняю я.
— Нет. Ты сама устроила испытание, решила проверить, к кому повернется наш бескрылый ангелок, когда Час пробьет. Люцифер не отдавал такого приказа, я уже связался с Амаимоном и все знаю. Ты действовала на свое усмотрение. Зная о Сотне, ты повела Татрасиэля в бой.
На свой страх и риск, ты хочешь сказать. Если бы что-то пошло не так, Люцифер запросто размазал бы меня по стенке щелчком пальцев, а Самаэль скромно пригласил бы кого-нибудь убраться. Наверное, Бескрылый не может быть ценнее моей собственной жизни, но мне было интересно, как поведет себя Тат в такой ситуации.
— Никто не понимает твоих целей, — небрежно замечает Сиире. — Некоторые говорят, ты строишь заговоры против Люцифера, другие считают, что он спит с тобой, поэтому терпит все выходки, и только третьи уверены, что ты действительно ведешь нас к Концу. К победе над ангелами.
— Дай мне имена первых и вторых, и больше они не скажут ни слова. И третьих заодно. Вера у нас худший грех.
Принц смеется, но не слишком радостно: чувствует, что я серьезна. Знает, что я без промедления убью любого, кто выскажет нечто подобное мне в лицо.
— Все же, странная ты. Говорят, Падшие долго не живут, или погибают в бою, или сходят с ума.
По губам опять бежит кровь, удивительно теплая на морозе — опять кривая ухмылка. Холод жадно тянется ко мне, я, стараясь не показать слабости, зализываю рану. Больно, блядь…
— Так я и сошла, если решила затеять это, разве нет?
— Удобная отговорка, — соглашается Сиире.
Я задумываюсь.
— Мосты надо сжигать, — доверительно сообщаю я, склоняясь к острому уху демона. — Хотя бы ради того, чтобы посмотреть, как ярко они горят. Я сожгу Рай.
Сиире легко выдерживает мой взгляд. Этот не из пугливых. Больше даже — он меня понимает.
— Если тебе все же понадобится помощь, обращайся.
Я легко соглашаюсь, хотя и не собираюсь возвращаться после в этот город. Зная, что нужно прощаться, поспешно вытаскиваю еще одну сигарету — она удобно ложится на губы, — благодарно принимаю зажигалку от Принца Ада и затягиваюсь. А потом киваю еще раз, шутливо прикладываю руку к голове, как делают солдаты демонической армии, и растворяюсь в потоке людей.
Мосты горят ярко, их жар я ощущаю спиной, кончиками крыльев. Скрип и грохот их, ломающихся, звучит для меня лучшей музыкой, наводя на лицо безумную улыбку.
Мосты горят у всех одинаково: у Падшей без веры, у ангела без крыльев, у призрака, у Владыки Ада. Вспыхивают, беснуются, стонут, но в конце все равно осыпаются серым тихим пеплом. Это неизбежно. И правильно в какой-то мере.
Глава 11. Прикосновение Тьмы
Мягко улыбаясь, я неотрывно слежу за стоящим возле призывного круга парнем, нерешительно выкрикивающим слова на древних языках. У него достаточно для этого сил и есть едва проглядывающийся потенциал способного мага, но все первоначальные впечатления от его ауры, сияющей тучным серым цветом, портятся, когда я вижу его трясущиеся руки и неуверенный взгляд. Поняв, что ловить тут особо нечего, я почти готова уйти, но все же для моих целей и этот послужит, а желания и сил искать мага получше нет.
В кармане мелко вибрирует кристалл связи, я быстро отменяю призыв и прошу оставить парня на меня. В Аду еще не знают о плане Люцифера, но вроде как рады такой активности и желанию служить на благо Преисподней. Направленного по адресу демона оперативно отзывают, и засиявший было потусторонним светом круг гаснет, как экран телевизора, выдернутого из розетки. Маг пораженно пялится на неудавшийся ритуал и начинает медленно отступать к двери. Сбежать вздумал? Я презрительно на него смотрю, взмахом руки с зажатым в ней амулетом придвигаю шкаф к двери, отрезая пути к отступлению. Парень сомневается, кричать ему или нет и поможет ли это.
