Это случилось пару лет назад, когда Эмерик был еще безусым юнцом, но уже пользовался шумным успехом у женщин. Поговаривали, будто он способен холодную, мраморную статую сделать пылкой и горячей. Услышав об этом, Мелия, равнодушно пожав плечами, выразила свое сомнение, и тогда Арлита с горькой иронией рассказала ей о случае, повергшем Мелию в изумление.
Как-то раз на дружеской вечеринке, Арлита позволила себе высмеять Эмерика, а он спокойно предложил ей посоперничать с ним. Она была весьма искушена в радостях плоти и от души смеялась над нелепым предложением Эмерика. Полностью уверенная в своих силах и в том, что вполне способна устоять перед любым мужчиной, остаток вечера она подшучивала над ним, позволив себе несколько весьма ядовитых шуток, которые Эмерик, благосклонно кивая, принимал с видом снисходительного превосходства. Арлита не понимала причины такого спокойствия. Оно выводило ее из себя, и потому она вовремя не почувствовала опасности и допустила ошибку, согласившись на близость с Эмериком.
Мелия не знала, а Арлита никогда не говорила, чего она хотела добиться тем вечером: любви его или ненависти, но — то ли она не рассчитала своих сил, то ли Эмерик и в самом деле оказался искуснее ее — последним смеялся он. Девушка опомниться не успела, как из великолепной светской львицы, умной и прекрасной, гордой и недоступной, дарящей свою любовь лишь избранным счастливчикам, превратилась в истекающую соком самку, с единственной мыслью в голове — скорее! — и ради удовлетворения этого желания готовой на все. Она не замечала ничего, даже того, что Эмерик внимательно следил за ней, и в тот момент, когда тело ее раненой змеей билось в судорогах предвкушения, спокойно встал и ушел.
Забыв о гордости, она валялась у него в ногах, умоляя остаться, а он издевательски смеялся, глядя на нее, а перед уходом сказал лишь одну фразу: «Слова мало чего стоят», погладил ее по мокрой от слез щеке и, равнодушно повернувшись, ушел.
Она промучилась ночь, а наутро пустилась в разгул. Никто не мог понять, что с ней случилось, но многие поспешили воспользоваться моментом, и все-таки это оказалось не тем, что ей было нужно. Прошла всего неделя, а Арлита уже вновь заигрывала с Эмериком, который, к ее удивлению, охотно принял предложенную роль отвергнутого любовника, и после непродолжительного флирта, от которого оба явно получили немалое удовольствие, они повторили встречу. Арлита была вне себя от счастья, не учла она только того, что, как оказалось, совершенно не знает Эмерика. В результате этот «ни на что не годный безусый мальчик со смазливым личиком» с огромным наслаждением повторил то, что один раз уже проделал с ней совсем недавно.
Это воспоминание молнией пронеслось в сознании Мелии, и она внимательнее вгляделась в знакомое лицо, и сейчас, в пламени свечей, Эмерик казался ей расчетливей и жестче, чем обычно. Ей страстно захотелось узнать, какие мысли и желания прячутся за этой красивой, но словно неживой маской лица, однако гадать она не решалась. Ей впервые пришло в голову это сравнение — маска. Да, пожалуй, именно так, но что бы ни прятал за ней ее владелец, одно Мелия поняла определенно — то не были мысли о ней, и это добавляло горечи сегодняшней встрече.
Эмерик, занимавший в этот вечер все мысли Мелии, также бросил на нее украдкой взгляд, но не долгий, изучающий, как она, а короткий и стремительный, как полет стрелы, лишь для того, чтобы обновить в памяти ее образ. Взгляд этот не остался незамеченным, но, увидев в нем полное отсутствие интереса, Мелия вздохнула и почувствовала, как против воли в ней начинает подниматься раздражение. Раздражение, вызванное недовольством. Недовольством Эмериком, а еще больше собой.
Вздохнул и Эмерик. Он знал, что Мелия давно охотится за ним и умело подогревал ее пыл, надеясь, что, если повезет, в этой игре возродится и его интерес к женщинам, которого он в последнее время совсем не испытывал. Наконец он посчитал, что время приспело, плод созрел и его пора вкушать, пока не начал портиться. Мелия, правда, вела себя независимо, всем своим видом показывая, что лишь снисходит до его настойчивых ухаживаний и ее готовность отдаться ему когда угодно, где угодно и как угодно — это всего лишь мимолетная прихоть, милость с ее стороны. Смешная девчонка! Ну что же — пусть себе думает, что все зависит от нее.
Что-то сбило настрой его мыслей, и Эмерик недовольно нахмурился, пытаясь найти причину. Ага! Эта фраза — смешная девчонка! Он подумал так об Мелии, но напомнила она ему о ее сестре — Зите, молодой и робкой, как мальчик-подросток.
Едва это сравнение пришло ему в голову, как он поймал себя на том, что охотно променял бы Мелию на мальчика, и что сама она, несмотря на его упорные попытки возбудить в себе интерес к этой светской львице, совсем не привлекает его. Это было грустно. Он посмотрел в зеркало на Зиту — пожалуй, он предпочел бы сейчас ее пылкую неопытность жадной ненасытности Мелии. Это могло быть даже интересно. Он даже не нарушил бы ее девственности и вернул бы Фабиану такой, какой взял — неповрежденной!
От этой свежей и многообещающей мысли ему сделалось смешно, и Эмерик рассмеялся, на мгновение став похожим на обыкновенного, живого человека. Видимо, такое состояние было настолько необычным для него, что повергло в изумление его товарищей, но он даже не заметил этого.
Зато заметила Мелия…
«А впрочем, — подумал Эмерик, — почему нет? Нужно лишь сделать так, чтобы Фабиана не оказалось рядом в нужный момент. Ну и, видимо от этого никуда не деться, придется сперва заняться Мелией».
Ясно, как день, что она не перестанет липнуть к нему, пока он не доведет ее до полного изнеможения. На это потребуется время, что несколько омрачало радость, но он решил не портить вечер неприятными мыслями. Все-таки впервые за многие месяцы Эмерик почувствовал нечто забытое, чего не испытывал уже давно — неподдельный интерес к женщине.
Конан с отвращением посмотрел на смеющегося. Чуть старше его самого, женоподобный франт, обильно увешанный золотыми безделушками, он производил впечатление человека, еще не успевшего прожить и трети жизни, но уже пресытившегося ею, утомленного и со скуки состарившегося, так и не став при этом взрослым. Состарившегося душой, телом оставаясь молодым!
Его лицо, с правильными, красивыми чертами, показалось варвару неживой маской, но проникнуть в то, что скрывалось за ней, Конан отнюдь не стремился. И без того ясно, что там нет ничего, кроме глупости да нечистых мыслей. К подобным типам он не испытывал ничего, кроме презрения и брезгливости.
Почувствовав на себе взгляд Эмерика, Зита обернулась, но чуть-чуть опоздала — он уже хихикал над своей удачной мыслью.
