Почувствовав на себе взгляд Эмерика, Зита обернулась, но чуть-чуть опоздала — он уже хихикал над своей удачной мыслью.
Зита вопросительно посмотрела на сестру, не понимая, что же так рассмешило ее кавалера, но та со скучающим видом смотрела в сторону, не проявляя к происходящему видимого интереса, и на мгновение Зита позавидовала ей. Позавидовала ее уверенности в себе, умению держаться, привлечь внимание, соблазнить наконец… Даже Эмерик не устоял перед ее чарами! Впрочем, она почему-то не испытывала к нему влечения. Эмерик был строен фигурой и красив лицом, однако Зита ощущала в нем изъян, не позволявший ей почувствовать к этому человеку симпатию.
Рука Фабиана легла на ее нежную ручку, и Зита вздрогнула, внезапно осознав, что кавалер ее прижимается к ней все теснее. Однако это вызвало в ней чувства прямо противоположные тем, к которым стремился Фабиан.
Впрочем, ему простительно, ведь он считает, что она влюбилась в него по уши и потому, презрев гордость, решила сама сделать первый шаг, подумала Зита. И он вовсе не виноват в том, что она не испытывает интереса к мужчинам.
К тому же обострять отношения сейчас ни к чему, ведь своего предназначения Фабиан еще не выполнил — хотя и безропотно терпеть его откровенные, а потому все более обременительные притязания девушка тоже не собиралась и потому незаметно отстранилась.
Зита встала, чтобы достать бутыль вина, предусмотрительно захваченную ими из дома, и Конан резко отпрянул. Теперь он мог лучше разглядеть вторую девушку, Мелию, и был очарован ее красотой.
Большеглазая, чернобровая, с правильными чертами лица, божественной грудью и сильными бедрами, с немыслимо узкой талией, она напоминала вендийских богинь, какими их изображают люди. Ее красота служила эталоном, недостижимым для других идеалом, предметом зависти многочисленных подруг и вожделения поклонников. Многие мужчины были готовы на все за счастье получить лишь один ее благосклонный взгляд, и она пользовалась этим, флиртуя напропалую, что и послужило поводом для многочисленных сплетен, которые в большинстве своем не имели под собой оснований.
Конан вспомнил наконец, откуда знал обеих сестер, хотя те никогда и не видели его. Знал он и их отца, Тефилуса, который постоянно находился при королевском дворе, в Аренджуне, а в Шадизаре, откуда жена с дочерьми не пожелали уезжать, появлялся лишь изредка.
Более того, Конан даже бывал у них дома, в роскошном особняке, в центре квартала знати, и сохранил об этом визите наилучшие воспоминания. И не мудрено: ведь туда он пришел с пустыми руками, а возвращался бережно унося в роскошном, розового дерева, резном ларце, выложенном изнутри нежнейшим бархатом цвета предночного неба, прекрасную, старинную диадему великолепной работы, с вправленными в нее тремя огромными бриллиантами чистейшей воды, редкого нежно-голубого оттенка.
Диадема хранилась в потаенном стенном шкафу, запиравшемся замком с хитроумным секретом. Шкаф находился в тайной комнате, доступ в которую был возможен лишь через потайную лестницу. И все это находилось в тщательно охраняемом многочисленной стражей здании.
Удачное завершение этого дела дало Конану основание считать свое искусство вора достойным умения древнего мастера, сотворившего диадему. Правда, справедливости ради стоит упомянуть, что почти никто не оценил мастерства Конана. Никто, кроме покупателя, отсыпавшего золото щедрой рукой, да старого Тефилуса, примчавшегося из Аренджуна сразу, как только узнал о пропаже.
Вот уж кто не остался равнодушным!
В первое же утро он обрушил на жену, дочерей и челядинцев столь мощный поток брани, что содержателю дешевого кабака в Пустыньке его хватило бы на десять лет непрерывных перебранок с завсегдатаями! И тогда Конан понял, почему молодых дочек Тефилуса не соблазнили прелести столичной жизни.
Однако, при всех своих недостатках, Тефилус был умным человеком. Он прекрасно знал, сколь неторопливо действует дознание в Заморе, и справедливо рассудил: если он желает вернуть утраченное, то должен действовать самостоятельно. И он поклялся, что получит диадему, даже если это обойдется ему втрое дороже самой вещи.
Все думали, что за этой угрозой ничего не стоит, но не прошло и недели, как в Шадизар прибыл Та-Май — кхитайский маг, живущий где-то на юге Турана и специализирующийся на поиске краденого. Тут Конан не на шутку встревожился. Колдунов он не любил и ко всему, так или иначе связанному с колдовством, относился недоверчиво. К тому же Конан знал, что в Шадизаре, где умели и любили воровать, не умели ловить воров, — если, конечно, вор не имел глупости попасться на месте преступления — но зато, когда дознанию улыбалась удача, правосудие охотно расправлялось со своей жертвой и делало это с большим вкусом.
Однако тревога Конана оказалась напрасной. Месяц кхитаец рыл носом землю, с утра до ночи носясь по Пустыньке. Он перепробовал вино во всех кабаках, спустил кучу денег игрокам в кости, переспал со всеми шлюхами, обнюхал все нужники, но так ничего и не нашел, потому что Конан, несмотря на молодость — а было это год назад, когда ему едва стукнуло восемнадцать — дело свое знал: работал аккуратно и язык держать на привязи умел, а внутреннее чутье, которое никогда не подводило его, подсказало, что на этот раз лучше придержать деньги, пока неизбежный шум не утихнет.
Кхитайская знаменитость так и уехала, ничего не добившись, и старый Тефилус с отчаяния объявил о награде, впятеро превышающей куш, сорванный киммерийцем с заказчика, но Конан лишь усмехнулся, прекрасно понимая, что, даже явись он с диадемой к Тефилусу, награды ему не видать как своих ушей! Старик сразу поймет, чьих рук это дело, а суд в Заморе скор, и приговор, как правило, разнообразием не блещет… выражаясь одним словом — петля.
Конан вновь посмотрел на Мелию. Она была девушкой умной, и хотя чувственность постоянно толкала ее на поиски любовных приключений, никогда не позволяла себе связей, за которыми не стояла бы по крайней мере влюбленность — чувство родственное любви, пусть и не такое глубокое, но почти столь же редкое. Именно поэтому, увидев ее в компании Эмерика, человека никчемного и пустого, он искренне удивился.
Впрочем, он тут же пожал плечами — его это не касается. «Каждый развлекается, как хочет, или уж, на худой конец, как может», — сказал он себе, и тут же подумал, что сестра Мелии, Зита, удивила его еще больше. Судя по тому, что киммериец слышал о ней, эта юная, не испорченная светской пошлостью девушка сторонилась общества сверстников, предпочитая проводить время за книгами о колдовстве и магии. Мать же смотрела на это сквозь пальцы, считая детским чудачеством, которое со временем неизбежно пройдет.
