— Оруженосец вежлив, — признал он.
Фередир, протиравший иголку вином, издал неопределённый звук. Гарав показал ему кулак и, осторожно натянув на раненое плечо рубаху, огорчённо стал рассматривать разрез от сабли вастака.
— Какая скотина, — грустно сказал он. — Теперь ещё шить.
Эйнор между тем препирался с хозяином, все претензии которого сводились к яростно-громогласному обвинению: «Подставили!!!» В принципе он был не так уж не прав — и успокоился только когда Эйнор сказал, что они спрячут трупы, уведут коней, а трактирщику сыпанул чуть ли не дюжину кастаров.
Этим пришлось заниматься часа два. Разбуженный на помощь сын хозяина — мальчишка лет десяти, который, в отличие от родителей, образ действий гостей совершенно одобрял, — показал в трети лиги от деревни расщелину, помог — без малейшей брезгливости — перетаскать вастаков и тут же начал настойчиво проситься с кардоланцами, клятвенно обещая не быть обузой, служить, разжигать, варить, чистить, караулить, переносить и быть бесстрашным в бою. За всеми этими хлопотами — от мальчишки удалось отвязаться, только объяснив ему, что все сражения ещё впереди и смелые витязи понадобятся «на местах», — выяснилось, что почтенный Фенодири тихо и без претензий слинял, прихватив с собой всех лошадей вастаков (необычно для гнома) и их кошели. Умаявшиеся и невероятно злые кардоланцы, обнаружившие это только по возвращении в трактир, ошалело помолчали, а потом начали хохотать.
— У нас это называется «жук», — заключил Гарав, садясь на постель и осторожно стягивая рубаху. — Ну вот, ещё и подол кровью заляпал! Да что ж за ночь такая! — Он швырнул рубаху на колени.
— А у нас это называется разведчик. — Эйнор усмехнулся напоследок и стал раздёргивать перевязи.
Фередир, закладывавший на двери засов, обернулся и округлил глаза:
— Думаешь?!
— Уверен. Делает то же, что и мы делали. Скорей всего, выполняет волю этого старого скота Фрора из Мории.
— За что ты о нём так? — удивился Гарав.
Эйнор поморщился:
— Морийские гномы — наши союзники и верные ненавистники зла, это правда. Но правда и то, что их нынешний Государь — старый скот, скряга и негодяй.
Больше рыцарь ничего объяснять не стал, хотя Гарав всем своим видом показывал, что не прочь ещё что-нибудь услышать на эту тему. Но Эйнор просто залез под одеяло и поставил меч точно под руку. Фередир между тем снова и снова проверял мощный засов на прочной двери.
— Выходит, Руэта выступил в поход, — сказал он, возвращаясь к постели и садясь. — Куда, неужели на нас?!
— Скорей всего, — угрюмо согласился Эйнор. — В Зимру, утром — в Зимру, галопом… Сейчас бы ехать, но мы с сёдел попадаем… И вряд ли это один Руэта.
— Думаешь, и Чёрный Король тоже? — Фередир передёрнулся, сел, выжидательно уставился на рыцаря, как бы надеясь, что тот опровергнет опасения оруженосца.
Эйнор молча кивнул и закрыл глаза, ясно давая понять, что более не скажет ни слова.
* * *
Гарав проснулся задолго до рассвета.
Осознав, что не спит, он какое-то время лежал неподвижно с открытыми глазами, прислушиваясь к ночи и привыкая к темноте. Потом тихонько привстал на локте.
Эйнор и Фередир спали — молча, только Фередир по своей всегдашней привычке улёгся на живот между рыцарем и младшим оруженосцем и громко сопел в подушку, обнимая её. Расставленные локти обозначали границу его жизненного пространства — на двоих других обитателей кровати из-за этих локтей пришлась едва половина. Гарав усмехнулся, но тут же вспомнил свой сон, который его разбудил.
Гараву приснился залитый кровью двор и человек в седле — с чёрными с проседью волосами и насмешливым лицом, — разрубающий другого человека за отказ предать.
Руэта Рудаурский.
Плечо дёргало, но это была боль уже заживающей раны — гном не обманул. Вот так. Он теперь знает, как болят заживающие раны, и это почти обычное ощущение. Ох, ещё шёлк выдёргивать… Гарав поморщился в невидимый потолок. Вспомнил тот перевал, через который они проезжали вчера. «Завтра утром, с рассветом, по дороге с той стороны холмов проследует на юг Руэта, князь Рудаура…» — так сказал тот напыщенный болван с золотыми шариками на дурацких усах, похожих на крысиные хвосты…
Дорога там одна. Через пару часов по ней поедет тот, кто ударил Фередира ногой в лицо… Тот, кто верно служит Ангмару…
Мальчишка бесшумно откинул свой край большущего одеяла и тихо спустил ноги с кровати. И в этот момент Эйнор что-то отчётливо и громко сказал на непонятном языке.
— В туалет, — сообщил Гарав, окаменев в сидячем положении. Медленно обернулся, готовый с честными глазами повторить то же самое…
Эйнор спал. Свет из оконца падал на его лицо, бывшее сейчас каким-то призрачным и почти детским, только в углах губ лежали требовательные складки. Рыцарь говорил во сне и не знал, что собирается сделать его оруженосец, уже доставивший столько хлопот…
Тихонько собрав в охапку одежду и оружие, Гарав перестал дышать и, пригибаясь, выбрался за дверь, по миллиметру отодвинув засов. Оказавшись с той стороны, он позволил себе продышаться и только после этого начал одеваться. Потом приложил к двери ухо… тихо внутри.
В зале было пусто и темно, пахло свежей водой от вымытых полов. Когда Гарав выходил наружу, где-то неподалеку заголосил петух и потянуло по двору прохладным ветерком. Положив руку на рукоять Садрона и твердо ставя ноги (внутри временами всё коротко и противно сжималось, как будто давила судорожно-беспощадная невидимая рука), оруженосец прошёл на конюшню. Хсан встретил хозяина ласковым «фрррр…» в ухо — Гарав погладил его храп, покосился на внимательно наблюдавшего Фиона. Ему даже показалось, что сейчас конь спросит голосом Эйнора: «Ну и куда собрался в такую рань, не расскажешь?»
Фион, конечно, промолчал. И Гарав, отвернувшись, принялся засёдлывать Хсана.
* * *
Коня оруженосец оставил внизу, у подножья холмов, где лежал густющий непроглядный туман. Но когда Гарав трусцой поднялся вверх, там было чисто и почти светло — солнце готовилось взойти. Весеннее утро было холодным и обещало тёплый ясный день.
Перевал с холма был как на ладони. В четверти километра.
Мальчишка стал искать место для засады…
…Гарав ждал.
Двести пятьдесят метров — хорошее расстояние для прицельного выстрела и из огнестрельного оружия. Спешить особо было некуда, он всё промерил по шагам, стараясь сосредоточиться именно на конкретных сиюсекундных действиях — тогда рука внутри отпускала. Страшно, вот что это такое — страшно… Он покосился на лежащий рядом арбалет, осторожно потрогал — нет, скорей погладил — тетиву и лук, в которых ощутимо жила под пальцами тугая страшная мощь, проклятая Церковью в фантастическом мире Пашки именно за то, что трус и неумеха может убить из арбалета мастера-храбреца.
