— Во, поймали уже!
— Или убежал…
— Как же, убежишь у них!
Дышать стало невозможно почти сразу, но, пока руки и ноги могли хоть как-то двигаться, он сопротивлялся. Это было все труднее и труднее, и он, наконец, остановился и замер, погребенный под грудой живых и мертвых тел, опутанной бесчисленными слоями сетей. Этот ком, эта груда слабо шевелилась и стонала, а он, растерзанный и раздавленный, лежал внизу и пытался понять…
Он пытался понять, где враги или враг. Эти завалившие его тела, эти люди, отдавшие жизнь за то, чтобы набросить на него еще одну сеть, не были врагами. Он не чувствовал в них злобы, ненависти, направленной на него. Есть, конечно, но совсем мало, ровно столько, сколько нужно, чтобы вообще двигаться и действовать. И, тем не менее, он весь был в потоке чужой злобы — мощной, непробиваемой, плотной… Плотной настолько, что сквозь нее не чувствовались, не различались отдельные воли участников. Это было настолько странно, настолько мучительно-необъяснимо, что все остальное — раздавленная грудная клетка, обломанные зубы, нога… все казалось малозначительным и неважным. Он должен, обязательно должен понять, чтобы прорвать, пробить эту блокаду, которая не дает думать, чувствовать! Ладно, он может и не дышать, раз нечем, уж как-нибудь разберется потом со своими руками-ногами, но он должен чувствовать окружающий мир, ориентироваться в нем, а сейчас он как человек, и это невыносимо…
Обычной физической боли он не чувствовал. Точнее, мог не чувствовать, когда хотел, когда информация о повреждениях тела становилась уже излишней. Гораздо страшнее паралич воли, сознания…
Этот кошмар, эта пытка кончилась внезапно. Как-то так: раз, два, три — тягуче-медленно, но сразу и… отпустило.
Шершавая, в кавернах поверхность камня перед глазами. Та-а-а-к! Он попытался включить болевые рецепторы тела, но сразу же подавил их сигналы. Лучше этого не делать: от бедного старичка мало что осталось. Он по-прежнему в поле, в потоке чужой вражды и ненависти, но сейчас этот поток совсем не плотный, на него конкретно не направленный. Можно опять начинать жить. Но сначала надо вспомнить и понять… Что-то он такое видел, что-то ухватил то ли сознанием, то ли глазами… А глаза, собственно, у него еще есть? — Есть, кажется, один… Было, было что-то такое… Ага! Есть! Есть, черт побери!!! Люди в бурых капюшонах! В длинных таких балахонах с капюшонами. Глаза опущены, лица напряжены, шепчут что-то… Все понял!!!
Чисто человеческим жестом он хотел хлопнуть себя по лбу, но ничего не вышло — хлопать было почти нечем.
Поочередно напрягая уцелевшие мышцы, похрустывая сломанными костями, он перевернулся на спину, а потом сел и прислонился к стене.
Да-а-а… Надо же, как интересно! Он же читал про все это. Много раз на разных языках. Лазил ночами по хранилищам библиотек и читал. Он, конечно, не человек — основное время тратит на перелистывание страниц, а не на чтение, но все запоминает, ничего не забывает… и так попал!
Это же была охота на дьявола, беса, черта или еще кого-то из этой серии! А с чем от веку ходят люди на нечисть? Да с молитвой же, с молитвой! С осиновым колом, с серебряной пулей, со святой водой, но, в первую очередь, с молитвой! А молитва — это вера, это поток энергии и, если сразу много, если дружно, если вместе на одного — уфф!!! Пусть смеются атеисты… Да… Впрочем, атеистов не бывает. Но это — не Творец. Это — люди. Это сон их разума рождает чудовищ… А я… Не-е-е-ет!!!
Это было табу — абсолютное, непоколебимое, стопроцентное. Он знал, что вот этого ему нельзя, нельзя ни в коем случае. Все, что угодно, только не копаться в истоках собственной личности. Он слишком много знает. Правда, это человеческое, но, все равно, нельзя — это больно, действительно, по-настоящему больно. Он зачем-то нужен Творцу. И все. И точка!
Он расправил грудь, напряг мышцы и выпихнул из легких, выплюнул на пол сгусток крови с осколками зубов.
— Все очень просто: мне нужно домой.
* * *
Еле слышно хлопнула труба пневматической почты, и человек в кресле открыл глаза. Крупная, чисто выбритая голова правильной формы, тяжелый волевой подбородок, мясистый, чуть вислый нос, скорбные складки у тонких губ. Ему могло быть и пятьдесят и восемьдесят — для всех, кто знал его, он всегда был таким. Впрочем, никто их них так долго и не жил… Человек смертельно устал, он почти не ел и не спал уже несколько суток. Каждой клеткой своего мозга, своего сильного когда-то тела он чувствовал тяжесть принятого решения, ощущал движения жуткого механизма, приведенного в действие его волей. Он шел к этому многие годы и не сомневался в своей правоте, в своем праве, но… Он сидел здесь, в своем кабинете у холодного камина за пустым столом. Все давно было сказано, написано, подготовлено, но он все равно не мог спать и сидел здесь… Он ждал… Чего? Может быть, вот этой бумажки, выплюнутой почтой…
«Протокол допроса
сержанта внутренней стражи Карина. Проведен… числа… года…, начат… часов, окончен… часов… следователем… в присутствии…
Вопрос: Когда, где, кто?
Ответ: Мы заступили на дежурство в пять часов: старший наряда капитан Намур, я и слепой страж Аран. Наш участок — восьмой уровень, коридор от третьего шлюза до двойного поворота у лестницы. Все было, как обычно…
Вопрос: Инструктаж, проверка?
Ответ: Да, перед первым шлюзом мы прошли общий инструктаж, нас осмотрели лекари. За шлюзом, как обычно, с нами говорили монахи. Мы отвечали правильно, и они благословили на облачение и спуск. Внизу нас встретил майор Тахар и трое заклинателей. Был внутренний инструктаж… Нас долго проверяли…
Вопрос: Ты видишь этот знак? Ты понимаешь?
Ответ: Да… Высший допуск… Я должен говорить все… Да… Майор сказал, что в чертовом каземате… Ну, в том, тринадцатом, который с высшей степенью защиты, мы его так называем… Да, он сказал, что там демон, которого взяли вчера…
Вопрос: Ты знал?
Ответ: Нет… То есть, да… Весь город знает, что ночью храмовики… простите, люди Великого Храма ловили демона. Только одни говорят, что он ушел, а другие говорят, что поймали. Мальчишки лазили на склон — там все в крови и кругом валяются оторванные руки, ноги и головы… Нет, не знаю, слышал разговоры на улице…
Вопрос: Дежурство?
Ответ: Ничего… Сначала все было, как обычно, но на четвертом…, нет, на шестом проходе маршрута мы услышали звук…
Вопрос: Аран?
Ответ: Да, сначала звук услышал слепой страж. Он остановил нас возле тринадцатого каземата, и мы тоже услышали.
Вопрос: Глазок?
Ответ: Нет, сначала мы не открывали окошко — звук доносился сквозь дверь. Мы просто стояли и слушали. Аран сказал, что это звенят монеты, большие монеты, тяжелые…
