Впервые за все время странствий Она рассмеялась.
— Мотылек, почему ты летаешь в такой ветер? — спросила Она. — Ты простудишься и умрешь раньше времени.
— Смерть забирает у мужа то, что он хотел бы удержать, — ответил мотылек, — и оставляет то, что он охотно бы потерял. Дуй, ветер, дуй, пусть лопнут щеки. Я грею руки у пламени бытия, и это меня утешает. — Он темнел на кончике ее рога, как кусочек сумерек.
— Ты знаешь меня, мотылек? — с надеждой спросила Она, и он ответил:
— Прекрасно — ты торгуешь рыбой. Ты все, что угодно, ты мой солнечный свет, ты стара, седа и сонлива, ты моя кислолицая чахоточная Мэри Джейн. — Он остановился и, трепеща крылышками на ветру, добавил: — Твое имя — это золотой колокольчик, подвешенный в моем сердце. Я разорвался бы на части, чтобы хоть однажды назвать тебя по имени.
— Ну, скажи его, — просила Она. — Если ты знаешь мое имя, скажи мне.
— Румпельстилтскин, — радостно провозгласил мотылек. — Попалась! Ты не получишь медали!
Поблескивая, он плясал на ее роге, подпевая себе:
— Придешь ли домой ты, Билл Бейли, придешь ли ты домой, куда однажды не смог ты вернуться? Гнись пониже, Уинсоки, и лови с небес звезду. Грязь лежит себе тишком, кровь зовет, бушует, бродит, потому-то смельчаком я зовусь в своем приходе. — В белом сиянии рога глаза его светились красными огоньками.
Она вздохнула и, удивленная и разочарованная, побрела дальше. Все правильно, подумала Она. Разве мотылек может ее знать? Это барды и менестрели — все-то у них стихи да песни, что свои, что чужие… Душа-то у них добрая, а вот пути кривые. И почему у них должен быть прямой характер, ведь они так рано умирают…
Мотылек важно разгуливал перед ее глазами и распевал:
— Раз, два, три, о’лиари. Нет, о утешение бренной плоти, не пойду я по уединенной дороге. Что за ужасные минуты считает тот, кто в детство впал, но сомневается. Блаженство, поспеши и приведи рой яростных фантазий, откуда я повелеваю и который назначен на продажу по договорным летним ценам, в течение трех дней он будет продаваться. Я люблю тебя, люблю тебя; о ужас, ужас, прочь, ведьма, прочь, хромать плохое выбрала ты место, о ива, ива, ива. — Его голос серебром звенел в ее голове.
Он путешествовал с ней до конца дня, но когда солнце садилось и розовые рыбки заполнили небосвод, он взлетел с ее рога и вежливо сказал:
— Простите, я боюсь опоздать на поезд. — Сквозь его бархатные с тонкими черными жилками крылья Она могла видеть облака.
— Прощай, — сказала Она, — надеюсь, ты услышишь еще много песен.
С мотыльками, знала Она, лучше было прощаться именно так, но вместо того чтобы улететь, он поднялся над ее головой в голубом вечернем воздухе, слегка волнуясь и потеряв удаль.
— Лети, — велела Она. — Уже очень холодно.
Но мотылек медлил, что-то бормоча:
— Они ездят на конях, которых вы называете Македонскими, — рассеянно провозгласил он нараспев и тут же ясно, четко произнес: — Единорог по-старофранцузски — uni-corne, по-латыни — unicornis, дословно означает «однорогий»: unus — один, corne — рог. Сказочное животное, напоминающее лошадь с одним рогом. О, я — кок и капитан из команды брига «Нэнси». Кто-нибудь здесь видел Келли? — Он весело важничал в воздухе, и первые светлячки с удивлением мерцали вокруг него.
Она настолько удивилась и обрадовалась, услышав наконец свое имя, что пропустила мимо ушей слова о лошадях.
— Ты знаешь меня! — в восторге закричала Она, и дуновение ее слов унесло мотылька на двадцать футов в сторону. Когда он с трудом опять добрался до нее, Она попросила: — Мотылек, если ты действительно знаешь меня, скажи мне, видел ли ты таких, как я, скажи, куда мне идти, чтобы найти их? Куда они делись?
— Мотылек, мотылек, где спрячусь я? — запел он в сумерках. — Сейчас появится влюбленный и горестный дурак. Дай бог, чтобы моя любовь была в моих объятиях, а я бы с ней в своей постельке. — Он опять опустился на ее рог, и Она почувствовала, что мотылек дрожит.
— Пожалуйста, — сказала Она, — я только хочу знать, если ли на свете еще единороги. Мотылек, скажи мне, что есть, я поверю тебе и вернусь в свой лес. Я обещала скоро вернуться, а брожу уже так долго.
— Через лунные горы, — начал он, — долиной тени, смело, смело ступай. — Тут он остановился и странным голосом произнес: — Нет, нет, не слушай меня. Послушай, ты можешь найти свой народ, если будешь храброй. Давным-давно прошли они по дорогам, и Красный Бык бежал за ними по пятам. Пусть ничто тебя не пугает, но и не чувствуй себя в полной безопасности. — Его крылья касались кожи единорога.
— Красный Бык? — спросила Она. — Кто это?
Мотылек запел:
— За мной, за мной, за мной, за мной, за мной. — Но затем резко замотал головкой и сообщил: — Величествен бык — первенец его, и рога быка, как у дикого тура. Ими он отбросит все народы за край земли. Слушай, слушай, слушай скорее.
— Я слушаю! — вскричала Она. — Где же мой народ и кто такой Красный Бык?
Подлетев поближе к ее уху, он расхохотался.
— В кошмарах я ползаю по земле во мгле, — запел он. — Собачки Трей, Бланч и Су лают на меня, они, как маленькие змеи, шипят на меня, бродяги приходят в город. И наконец ударили в колокола.
Какое-то мгновение он еще плясал перед нею во мгле, а потом упорхнул в фиолетовую тень у обочины, демонстративно распевая:
— Это ты или я мотылек! Рука в руке, рука в руке… — В последний раз он мелькнул меж деревьями, но он ли это был… Глаза могли обмануть ее, ведь ночь уже была полна крылатых.
«По крайней мере, он узнал меня, — грустно подумала Она. — Это все-таки что-то значит. Нет, — тут же возразила Она себе, — ничего это не значит, кроме того, что кто-то однажды сочинил песню или стихи о единорогах. Но Красный Бык… Что он имел в виду? Другую песню?»
Она медленно шла вперед, вокруг нее смыкалась ночь. Низкое небо было почти угольно-черным, кроме желто-серебряного пятна там, где за толстыми облаками шествовала луна. И она тихо запела песню, которую давным-давно слышала от молодой девушки в своем лесу:
Рыбы пойдут по земле, милый мой,
Прежде чем жить ты станешь со мной.
Вырастет лес у меня на окне,
Прежде чем ты возвратишься ко мне.
Хотя Она и не понимала слов, песня заставила ее затосковать о доме. И вдруг ей показалось, что, вступив на дорогу, она услышала, как осень зашумела в ее березках. Наконец Она легла в холодную траву и заснула. Единороги — самые осторожные существа на свете, но если они спят, то спят крепко. И все равно, если бы ей не пригрезился родной лес, Она вскочила бы, едва заслышав в ночи приближающийся шум и позвякивание, даже если бы колеса были обмотаны тряпками, а у маленьких колокольчиков были подвязаны язычки. Но Она была далеко, так далеко, что никакие колокольцы не были слышны в этой дали, и Она не проснулась.
