— Согласна. Но поскольку он прибег к помощи закона людей, обвиняя Риса, Галена и Аблойка в изнасиловании своей подданной, мы поступим так же. У нас есть образец его ДНК, и мы обвиним его в изнасиловании.
— И что, его посадят в тюрьму для смертных? — фыркнул Шолто. — Даже если он подчинится приговору, кара за его преступление будет недостаточной.
— Да, недостаточной, но в рамках закона мы можем добиться только ее.
— Закона людей, — уточнил Шолто.
— Да, закона людей, — кивнула я.
— По нашим законам, — сказал Дойль, — мы вправе вызвать его на поединок и убить.
— Что меня вполне устраивает, — поддержал Рис.
— Изнасиловали меня, а не вас. И я, не вы, стану королевой, если мы не дадим нашим врагам меня убить. Я, а не вы, решу, как будет наказан Таранис. — Голос у меня на последних словах слишком поднялся; пришлось прерваться и сделать пару глубоких вдохов.
Лицо Дойля осталось непроницаемым.
— Ты что-то задумала, моя принцесса. Ты уже просчитываешь, как обратить это нам на пользу.
— На пользу нашему двору. Неблагой двор, наш двор, веками очерняли в людских глазах. Если нам удастся добиться публичного судебного процесса над королем Благого двора по обвинению в изнасиловании, мы наконец убедим людей, что не мы вечные злодеи.
— Речь королевы, — сказал Дойль.
— Речь политика, — откликнулся Шолто, и комплиментом это не прозвучало.
Я наградила его соответствующим взглядом.
— Ты ведь тоже правитель. Ты правишь народом своего отца. И что, ты обречешь свое царство на гибель, лишь бы отомстить?
Тут он отвернулся; на лбу появилась морщинка, выдававшая его гнев. Но как бы ни был обидчив Шолто, с Холодом ему не сравниться — вот кто дал бы ему сто очков вперед.
Рис шагнул ближе, тронул меня за руку — за ту, в которой не было иглы капельницы.
— Я бы сразился за тебя с королем, Мерри. Ты это знаешь.
Я взяла его за руку и взглянула прямо в трижды-голубой глаз.
— Я больше никого не хочу терять, Рис. С меня довольно.
— Холод не умер, — сказал он.
— Он теперь белый олень. И мне сказали, что он может остаться оленем на сотню лет, а мне тридцать три и я смертная. До ста тридцати трех мне не дожить. Он может вернуться в прежний облик, но для меня будет слишком поздно. — В глазах у меня жгло, горло сжалось, и слова с трудом протискивались сквозь гортань. — Он никогда не возьмет на руки своего ребенка, не станет ему настоящим отцом. Ребенок вырастет до того, как у Холода появятся руки, способные его держать, и рот, способный говорить о любви и отцовстве.
Я откинулась на подушки и перестала сопротивляться слезам — цеплялась за руку Риса и плакала.
Дойль встал рядом с Рисом и прижал ладонь к моей щеке.
— Если бы он знал, что ты так будешь по нему горевать, он бы больше боролся.
Я сморгнула слезы и посмотрела в черные глаза.
— О чем ты говоришь?
— Мы оба видели одинаковый сон, Мередит. Мы знали, что одному из нас придется пожертвовать собой ради возрождения мощи волшебной страны. Один и тот же сон одновременно.
— И никто из вас мне не сказал, — обвиняющим тоном констатировала я. Лучше злиться, чем плакать.
— А что бы ты сделала? Бесполезно спорить с выбором богов. Но жертва должна быть осознанной и добровольной, сон это ясно говорил. Если бы Холод знал, что ты о нем станешь горевать больше, он бы сильней противился, и тогда ушел бы я.
Я покачала головой и забрала у него руку.
— Разве ты не понимаешь? Если бы в зверя превратился ты, если бы я потеряла тебя, я бы плакала точно так же.
Рис сжал мои пальцы:
— Ни Дойль, ни Холод не понимали, что они оба, вдвоем, а не по одному — лидеры гонки.
Я выдернула руку из его ладони и сердито на него воззрилась, радуясь собственной злости: она была куда приятней всех других моих теперешних чувств.
— Дураки вы все! Как вы не понимаете, что я буду страдать по каждому из вас? Что среди близких мне нет ни одного, кого я могла бы потерять, кем могла бы рискнуть? Вы что, вообще не понимаете?! — Я на них орала, и это было куда лучше, чем рыдать.
Дверь снова открылась, и появилась медсестра, а за ней по пятам — врач в белом халате. Врача я уже видела. Доктор Мэйсон — педиатр, один из лучших в штате, а может и в стране; это мне тщательно втолковал присланный теткой адвокат. Интересно, что адвоката она прислала смертного, а не кого-то из придворных. Никто из нас не мог понять, что стоит за ее решением, но я подозревала, что она отнеслась ко мне так, как отнеслась бы к себе на моем месте. Она имела обыкновение убивать горевестников. Нанять нового смертного адвоката проблем не составляет, а бессмертных фейри слишком мало — так что она послала того, кого легче заменить. Впрочем, адвокат совершенно определенно заявил, что королева в восторге от моей беременности и сделает все мыслимое и немыслимое, чтобы я ее доносила. Включая оплату услуг доктора Мэйсон.
Врач сердито глянула на стражей.
— Я просила не волновать ее, господа. Это не шутки.
Пока врач отчитывала посетителей, медсестра, кряжистая женщина с забранными в хвост темными волосами, проверила мониторы и захлопотала надо мной.
Доктор носила широкую черную головную повязку, резко контрастировавшую с золотистыми волосами — из чего становилось ясно (по крайней мере мне), что цвет волос у нее не натуральный. Она была ненамного выше меня, но совсем не казалась коротышкой, наседая на моих стражей. Она сумела включить в поле своего неудовольствия и Риса с Дойлем у кровати, и Шолто в углу возле стула.
— Если вы будете расстраивать мою пациентку, вам придется покинуть помещение.
— Мы не вправе оставить ее одну, доктор, — пробасил Дойль.
— Я наш договор помню, а вот вы, видимо, забыли. Разве я вам не говорила, что ей необходим отдых, и ни в коем случае ее нельзя волновать?
«Договаривались» они явно где-то за дверью, потому что я ничего такого не слышала.
— Что-то не так с малышами? — спросила я, вдруг испугавшись. Лучше бы я продолжала злиться.
— Нет, ваше высочество, они вполне… — тут была едва заметная пауза, — здоровы.
— Вы что-то недоговариваете, — сказала я.
Врач с медсестрой переглянулись, и взгляд их мне не понравился. Доктор Мэйсон подошла к кровати, встав напротив мужчин.
— Я просто беспокоюсь о вас, как беспокоилась бы о любой пациентке с двойней.
— Я беременна, а не больна, доктор Мэйсон.
Пульс у меня зачастил, что тут же отразилось на мониторах. Мне стало понятно, почему мониторов вокруг больше обычного: если с моей беременностью что-то пойдет не так, у больницы будут неприятности. Найти особ выше меня по положению не так-то просто, и врачи побаивались. К тому же доставили меня в состоянии шока, с низким давлением, с пониженными прочими показателями, кожа на ощупь была холодная. Надо было убедиться, что сердцебиение не замедлится и прочие показатели не упадут еще больше. Но теперь мониторы фиксировали мою нервозность.
