— Я обязан тебе докладываться? (Жесткие черные лохмы волос, узковатые карие глаза на сливочной коже с солнечными крапинами, которые вроде как стянули на себя весь его загар, отмечал про себя Люций.)
— Нет, конечно. Правда, я и вообще не ожидал такой удачи. Что проснусь.
— Объяснись.
— Конечно. Только вы, будьте так добреньки, хоть слово в ответ.
Он поневоле начинал уже нравиться — своим… гонором.
— Ну, я не желал ни того, что случилось, ни того, как это случилось, если тебе это хоть чем-нибудь поможет.
Юнец кивнул и потуже запахнул ворот куртенки на шее, будто озяб.
— Ваш летучий островок никто из людей напрочь не видит, а я искал. Сам не знаю что — проблески, что-то вроде цветных спектров, миражей… Вы понимаете эти слова?
Люций кивнул.
— Я еще с детства искал что-то вроде того айс… ледяной горы, на которую наскочил плавучий корабль по имени «Титаник». Особенно после того, как лет тридцать назад в склон вашего вулкана врезался летучий корабль новозеландцев. Там еще двести пятьдесят семь человек расшиблось.
— Не мешай сказочные термины со своим молодежным арго, — сухо ответил Люций. — Я гораздо умнее, чем ты полагаешь. И крушение аэробуса чувствовал всем телом — тогда я еще спал не так крепко. На утреннем небе незадолго до того шла удивительно красивая игра света. Столбы, круги, мерцания — они никогда не предвещали доброго. Говори далее!
— Ну, меня навели. Мои… знакомые. Словом, мы сначала сделали то, до чего никто не додумался, — поставили прямо над лавой вертолет и спустили туда метров двести троса с вольфрамовой нитью. Трос прошел без задержки и в самом низу расплавился.
— То есть меня с моим островком попросту нет.
— Когда я вас не вижу — да.
— Кажется, у вас, людей, это именуется «субъективный идеализм» и «берклианство».
— Не в том дело. Я понял, что барьер между вами и миром — временный. Ох нет, простите: временной. Расхождение примерно в ноль целых, ноль две тысячных секунды. И разорвать его можно лишь тому, кто к течению часов безразличен. И лишь в тот момент, когда он в самом деле безразличен. Если я вижу — и когда я вижу…
— Хватит, я понял. А как ты забрался на высоту?
— Взлетел, — коротко пожал плечами юнец. — Кажется, у вас, созданий ночи, это называется «левитация».
Теперь он стоял в воротах своего утлого жилища, занимая весь проем.
Щуплый, росточком едва по плечо хозяину, но имеющий такой вид, будто для него исполнилось самое заветное.
— Мне теперь придется много вам объяснять. Ну, то есть, если в первые же минуты вы меня…
— Не мямли. Если ты, по счастливой случайности, останешься мною нетронут. Это ты хотел сказать?
— Да. Для того я и подобрался не к самой границе ночи, а на пару суток ее раньше. Посмотреть, как и что. Только вот ваших котов не учел.
— Сильно подрали? — осведомился Люций, уже почти смеясь в душе.
— Нет. У меня запасная сменка была. Я не думал, что у вас тут такие тропики. Палатку еще взял, зимний спальник и одеяло — хотел перемогнуться. А вот еды у меня почти не было.
— И как ты от одного этого не помер за время осадного сидения, — Люций всё более проникался абсурдом ситуации.
— Мыши выручили. Я от них котов отвел, а потом они меня в свои закрома пустили. Кашу варил на костре.
— Угу. В ладонях.
— Зачем? Котелок у меня тоже имеется. И термокружка.
Тут до парня дошло, что кое-что неладно в их задушевной беседе:
— Ой, через порог толковать — плохая примета и неуважение. Я мог бы вас к себе пригласить, но… вам же на пороге кланяться придется.
— Долго тебе еще?
— Это как сказать. И о чем.
— Тогда пойдем ко мне. Я — Люций.
— Знаю. А мое прозвание — Владислав Кугаевских. Слава.
— Поляк, что ли?
— Скорее якут и сибиряк. Мама моя за потомка польских ссыльных вышла. Русские цари в девятнадцатом веке весь полюс холода набили разгромленными повстанцами. Знаменитый словарь якутского языка Пекарского — слышали? Тоже «еще Польска нэ згинела».
Тем временем они неторопливо шли по направлению к дому. Слава озирался вокруг, по временам издавая тихие восхищенные вопли:
— Как чудесно: икэбаны эти из бутонов и ветвей ракитника. Бонсаи прямо в открытой земле! Гранитные валуны среди подушек мха! И острая кость земли, что рвет цветущую ткань жизни.
— Ты напрасно тратишь на меня свою лесть. Ваши человеческие сады и парки куда богаче — я видел их образы.
— Я не льщу, что вы! В земных садах бывает очень нарядно, очень изысканно или изящно и вместе с тем просто, но здесь сама природа по своей воле творит красоту и гармонию. Вы ведь только что проспали полгода, а ничто не нарушено. Правда же… мессер Люций?
Дошли, устроились на низком пороге.
— Едой и питьем я тебя угощать не стану, — сухо заметил Люций. — Сам не ем и другим не даю.
— Понимаю, — кивнул Слава.
— Ты понимаешь и видишь слишком уж много. Что средь ночи, что средь бела дня, как говорится. И как давно ты, такой чистый мальчик, с вампирами якшаешься?
— Не очень, — спокойно ответил юноша. — С первого курса Московского геологоразведочного. Мы с моим земляком…
Он глубоко вздохнул.
— У Валерия сразу завелась девочка из Ленинского Педагогического. В чужие общежития нашему брату ходу после двадцати двух ноль ноль не было, так они по Усачевке гуляли, по кривым переулкам Малой и Большой Пироговок, около больниц, моргов, заводов и старого троллейбусного депо, его года три назад еще до основания разрыли. Глухая кирпичная стена в три, что ли, метра высотой, человек ее и не перепрыгнет. И вот там на них весной два местных кровососа наскочили. Его только одурманили, чтобы столбом стоял, а ее… в общем, извращенно высосали у него на глазах. Просто на клочки порвали. И удрали с первым рассветным лучом.
— Вам захотелось отомстить?
— Ему. Я попробовал сначала заявить в милицию — как о людях, конечно.
— Не поверил дружку-то?
— Не знаю. У Вальки голова всю жизнь была светлая. Что-то он точно еще раньше знал, и верно… В тот день прибежал в общагу совсем без ума, еле уняли его. А когда поуспокоился, я ему и говорю: погоди днем рыскать и колом размахивать, а ночью с канистрой подстерегать. Хоть до следующего дня погоди.
— И утром…
— Мы прямо на первом этаже обитали, внизу. Ровно в четыре утра, еще только рассветать начало, — хорошая горсть песка в окно. Мы выскочили, как ошпаренные, мимо спящей вахтерши в палисадник, а там…
Слава нервно сглотнул.
— Один из этих, голый и крепко связан чем-то вроде волосяного аркана, какими у нас на празднике Ысыах лошадей в табуне ловят. И тут как раз солнце, робкое такое. Вмиг сгорел на наших глазах и мелкой трухой рассыпался.
