Слава нервно сглотнул.
— Один из этих, голый и крепко связан чем-то вроде волосяного аркана, какими у нас на празднике Ысыах лошадей в табуне ловят. И тут как раз солнце, робкое такое. Вмиг сгорел на наших глазах и мелкой трухой рассыпался.
На вторую ночь… Словом, всё то же самое, только другой был в одежде и грязи побольше, стало быть. Валька и говорит: «Мне не смерть этих говнюков была нужна, а чтобы моей Свете жить. Уеду отсюда сразу, как билет куплю, а пока во двор ни ногой!»
— Наелся доотвала, значит, — раздумчиво заметил Люций. — А ты сам?
— А я понял, что это еще не всё. На следующее утро вообще в комнату не пришел, всю ночь сторожил в сквере напротив. Часа в два появляется такой… Светлый. Тихий, как тень. Ну, что я это вам говорю! Опускает прямо на то самое место табличку: «Вендетта исчерпала себя. Теперь это только наши проблемы». И глядит прямо на меня своими алыми гляделками, только угол бледного рта чуть дергается вроде как в усмешке. Я как прочел — сразу пошел за ним. Не раздумывая.
— Верю, — ответил Люций.
Толстая беременная кошка подошла к ним, тихо мяукая. Юноша рассеянно почесал ей за ухом, погладил тугое пузо.
— Что дальше — не так важно. Видите ли, они сразу мне зачли, что уберег товарища от всяких там обоюдно острых глупостей. Сходиться близко — ну нет, упаси от того обе наших стороны, и их, и лично меня. Они меня вроде как премировали по-всякому: роскошная полевая практика на Алтае, Южном Сахалине и Курилах, поездки в забугорье на стажировку, альпинистские туры, заповедные места по всему миру. Учили, не без того. Но не в крови. Просто кой-чему хорошо забытому человечеством.
— Например, вертикальной стометровке с полной альпинистской выкладкой за плечами, — съязвил Люций.
— Думаете, если эта вертикаль не воздушная, а каменная, то намного легче? — спросил его собеседник.
— Так, значит, вампирское сообщество города Москвы всего лишь устраивало тебе познавательные экскурсии.
— Нет. Скоро я понял, что придется платить. По моей доброй воле, как они мне сказали. Их Высшие, я имею в виду.
Юноша поднялся с места, глянул вверх. Звезды звенели в такт его словам, как ледяные колокольцы, луна била в огромный серебряный бубен, когда он начал говорить снова.
— Все мы видим, что природа прошла ту критическую точку, когда она может восстановить сама себя в пригодном для человека виде, и знаем, что теперь сможем лишь тянуть время. Ох, уж это они мне доподлинно показали! Как никому из смертных. И еще показали, как природа умеет сопротивляться. Ей ведь всё равно, может жить на ней человек или нет; она сумеет низвести саму себя до уровня живого студня и вновь зачать от молнии…
Наводнения, ураганы, опустошающие целое побережье, взрывы вулканов мощностью в триллионы тонн тротила и трясения земли, что срывают с подножия целый континент, — это еще вроде как мальчишка из соседней комнаты тебе кулаком погрозил. А когда некто под видом чужака привольно устраивается в тебе самом и начинает управлять твоими помыслами, да так, что ты принимаешь это за самое естественное твое свойство?
— Ты что, имеешь в виду врага рода человеческого? — с подозрением и легкой неприязнью спросил Люций.
— Нет, самого человека. Ту его часть, которая неистребимо природна и благодаря которой природа способна им командовать.
— Вы истребляете эту природу в себе как дурную. Укрощаете — и думаете, что правы.
— Нам говорят так. Если рука соблазняет тебя, лучше отрежь ее, чем попасть в ад. Но ведь еще лучше вылечить ее от гангрены, правда? Если мы гибнем от встроенной в человека «деструктивной» или даже «конструктивной» агрессии, то ведь должно быть средство попросить саму природу ее укротить, а не стараться убить нас нашими же руками. Окоротить не самого зарвавшегося хама, а его темперамент. Если в самой природе уже стерся записанный в ней верный путь, то нужно отыскать того, кто помнит запись или сумеет ее заново прочитать.
— Древние боги все это умели, — медленно проговорил Люций. — Говорить, лечить, писать пером на чистом листе. Низвергнутые древние боги.
— Опозоренные древние боги, — повторил юноша. — Вампиры уверяли меня в том, что сами они — это осколки величественной древней аристократии, скажем так. Приближенные Царя и потомки приближенных Владыки.
— И еще в том, что они могут не пить крови, — продолжил Люций. — Хотя потребность в ней всегда остается.
— Да. Потому что существование не равно жизни. Полноценной жизни. Кровь человека еще несет в себе часть великого прямого пути, а вампирская кровь — уже нет. Поэтому каждый из Высоких или просто Старых пытается выкупить себя в одиночку. Вести праведный образ жизни, преодолевать соблазны, убивать одних только негодяев, повсеместно творить добро и красоту, питать юношей науками, выдавливать из себя дракона по капле и так далее…
Да, а когда я спросил: как глубоко простирается трещина между человеком и несущей его малой вселенной, они ответили мне: с Адама. Потому что он нарушил завет не столько с Богом-Отцом, сколько с Великой Матерью.
— Ничего нового, — заметил Люций. — Это известная ересь.
— А когда я спросил, в чем слабость ночного народа, они сказали, что их царь был равен богу, а сейчас — всего лишь человеку.
— Кажется, драгоценная наша Аннушка Райс попала… как это? в струю, когда отыскала вампирам прародителя в лице египетской живой богини, — Люций жесткостью своей интонации поставил точку в их обоюдной нескончаемой фразе.
— Вы умеете и такие мелочи прочесть в наших головах? — с удивлением спросил юноша.
— Да, но только не в твоей. Снова вампирская выучка?
Владислав промолчал.
— Когда смотришь отсюда вниз на этот гигантский ледяной щит, — заговорил он снова, — кажется, что больше ничего на земле и не существует. Царство застывшего величия. Глубокая синева и серебро. Знаете, почему альпинисты рискуют покорять снежные и ледяные вершины в одиночку? Там, на самой высшей крутизне, в миг наибольшего риска и слепящего сияния, каждый из них накоротке смотрит в лицо Единого. И пред лицом этого прекрасного видения меркнут все наши теологические споры.
— А когда тебя окружает уютная рукотворная вселенная, созданная твоими руками и твоим собственным даром, этакий крошечный огонек посреди ледяного молчания, — подхватил Люций, — это ведь может оказаться дороже всего мирового господства… Пойдем, вьюнош, сам я не евши живу, но для тебя уж найду кое-что на зуб положить. И куда как получше зерновой смеси.
Они уютно устроились на циновках посреди желтоватых, как ночное солнышко, стен и пили густой суп из чего-то вроде крупно смолотого проса, пряных трав и некоего подобия грибов, налитый в глубокие плошки из неровно обожженной и небрежно глазурованной глины. Слава, как и прежде, восхищался изысканной простотой здешних нравов. «Япония одно к одному», «Ваби, саби и далее по списку» невнятно раздавалось между звучными глотками и стуком деревянной ложки о дно.
