— Мы уже говорили об этом, — проскрипела в ответ гоблинша. — И ты прекрасно знаешь, что дело не в разрешении.
— У меня есть разрешение, — повторил Мардук, — и этого достаточно. Всё остальное — не моя забота.
— Ты нервируешь горожан. — Не похоже было, чтобы старуха вообще обратила внимание на последнюю реплику. — И можешь навлечь беду на всех нас.
— Я не делаю ничего недозволенного.
— Недозволенного официально. Ты сам прекрасно знаешь, что люди не потерпят, чтобы гоблин встал на одну ступень с ними, не говоря уже о превосходстве. Что-то назревает, Мардук. Нужно, чтобы ты прекратил.
С глухим стуком архивариус захлопнул книгу.
— С вами обращаются как с отбросами. Почему вы ничего не делаете?
— Потому, что мы ничего не можем. Мы беженцы, пришельцы из чужого мира. Всё здесь отвергает нас. Чудо, что люди вообще пустили нас за городские стены.
— Это ничего не меняет. Гоблины ничем не хуже людей или арахносов.
— Мы это знаем. Но горожанам наплевать, что мы думаем по этому поводу. Нас терпят, пока от нас есть польза. Не стоит лишний раз испытывать терпение людей.
— Испытывать терпение? А как насчёт нашего терпения?
— В любом случае мы ничего не можем. Нас мало и наш голос не слышат. У нас нет сил что-либо менять.
— «Маленькие люди»… — пробормотал Мардук.
— Что?
— «Маленькие люди». Так называют тех, у кого нет ни власти, ни влияния. Тех, кто думает, что у них нет ни власти, ни влияния.
— Что ж, у гоблинов их в самом деле нет.
— Я иного мнения.
— Твоё мнение ошибочно.
— Увидим.
— Надеюсь, что нет. Запри своего кабана, Мардук. Запри, пока ничего не случилось.
— Я подумаю над этим, — устало ответил архивариус, утомлённый бессмысленным разговором.
И зная, что поступит в точности наоборот.
Скрижа наконец удалилась, недовольно кряхтя.
Архивариус придвинул забитый древними свитками сундук к ближайшему окну и взобрался повыше, отворяя иссохшую раму. Жаркий ветерок прокатился по лачуге, шурша многочисленными листами бумаги и папируса.
Похожая на поползня серая птичка запрыгнула в комнату с полуразвалившегося карниза, потряхивая лапкой с привязанным письмом. Гоблин заметил её несколько минут назад, но предпочёл дождаться, пока старуха уйдёт, прежде чем впустить.
Осторожно освободив почтовую птицу от ноши, Мардук развернул письмо и углубился в чтение.
«Двадцать второй больше небезопасен, — прочёл он между строк. — Используем запасной вариант».
Отпустив птицу, Мардук прикрыл окно, разорвал письмо на клочки и бросил в железную пепельницу. Руны огня, начертанной в воздухе, хватило, чтобы сжечь все улики.
Что ж, двадцать второй вполне годился…
Снова взяв в руки книгу Фель-Имини, архивариус отсчитал нужные страницы и начал аккуратно отрывать их, чем вызвал изумлённый возглас Дэвайриша — тот прежде никогда не видел, чтобы учитель каким-либо образом портил книги.
— Маленькие люди, — пробормотал под нос Мардук. — Маленькие люди… Но ведь люди.
Разговор со Скрижей всё ещё не шёл у него из головы, хоть и не содержал в себе ничего нового.
— Дэвайриш, мне нужна твоя помощь, — произнёс архивариус, усилием воли возвращаясь к деловому настрою. — Найди фиолетовые чернила номер восемнадцать и старую бумагу.
Остаток дня и большую часть ночи Мардук занимался тем, что переписывал текст с вырванных листов на новые.
Оторвался от работы он лишь один раз, чтобы выслушать вернувшегося Чамба, сообщившего, что злого дядьку звали Фахсал из Темезии. Это можно назвать сентиментальным, но Мардуку нравилось знать имена тех, кого он убивал.
Минула середина ночи, когда работа над книгой оказалась закончена.
Архивариус полностью переписал вырванные листы, придерживаясь оригинала Фель-Имини, в нужных местах перефразируя автора, меняя порядок слов и заменяя некоторые из них на синонимы. Это было несложно.
Ему также пришлось ещё больше искусственно состарить бумагу, чтобы она не отличалась по цвету; это оказалось немного труднее, но у Мардука были свои секреты. После того, как всё было готово, архивариус аккуратно вклеил новые листы на место вырванных — конечно, лучше было бы полностью расшить книгу, но он не хотел, чтобы места вклейки было совсем невозможно заметить.
Поднявшись из-за стола, Мардук размял затёкшие суставы, довольно щуря усталые глаза за стеклами очков. Дэвайриш давно уже спал, снова устроив голову на какой-то писанине и чуть слышно посапывая; архивариус только вздохнул, представляя как будет выглядеть лицо ученика к утру. Зевнув, гоблин накрыл беднягу дырявым пледом, и постарался в свою очередь урвать несколько часов сна до рассвета.
Но если ночью ему и снились какие-то сны, к утру он их уже не помнил.
Когда солнце поднялось над горизонтом, первыми робкими лучиками пробираясь сквозь тьму, Мардук привычно проснулся, съел несколько полосок сушёного мяса и вышел на улицу, оставив ученика досыпать.
Как обычно проигнорировав увещевания Скрижи, он оседлал сонного Григория и двинулся знакомой дорогой к архиву, где проработал до полудня без каких-либо происшествий.
Фахсал из Темезии появился в обеденный перерыв и вёл себя ровно так, как и предполагал архивариус: высокомерно процедив несколько фраз, забрал книгу Фель-Имини и, даже не заглянув в неё, всё с тем же самодовольным видом удалился.
С радостью отделавшись от его неприятного общества, Мардук вернулся к работе и в приподнятом настроении переписывал какой-то рассыпающийся от ветхости текст до конца рабочего дня.
— Я из Германия прибыыыыть… — то и дело принимался он напевать услышанную краем уха строчку из бредовой рекламы. — Я вам несчастье приносииииить…
Так он и провёл этот день, мурлыкая под нос и улыбаясь собственным мыслям.
Минуло два дня, утонувших в рутине. В очередной раз возвращаясь домой из архива, Мардук стал свидетелем сцены, которую ожидал увидеть.
Разгоняя людей злым животным запахом, видом острых зубов и красных пылающих глаз, сквозь толпу с неторопливым величием шествовала тройка боевых ящеров-гархаддонов.
На холке каждой из тварей восседало по стражнику в шипастых доспехах. Глядя на их суровые лица, архивариус, как обычно, почувствовал нечто сродни симпатии; если горожане ненавидели гоблинов и арахносов, то стражники, по крайней мере, честно ненавидели всех вокруг.
Воин, что двигался впереди прочих, зычным голосом провозглашал городу:
— Сего дня недостойный Фахсал из Темезии арестован за хранение порочащих писаний, за что наказанием — ослепление!.. Якшательство с презренными мятежниками, за что наказанием — лишение языка!.. Злоумышления против почтенного падишаха, за что наказанием — обезглавливание!.. По сумме всех прегрешений, наказанием — обезглавливание! Так велит закон!
