Библиотека Гила располагалась на окраине города, далеко за Холденом… или там, где она когда-либо мечтала оказаться. Агнес решила ехать всю ночь, потому что в машине она чувствовала себя в безопасности, а на ходу — еще в большей.
Деревья проносились мимо окна, темные тени расплывались. Она сосредоточилась на движении — тормозила у знаков «Стоп», всматривалась в горизонт.
Затем Иезекииль спросил:
— Где остальные машины?
И вот так же внезапно она снова запаниковала. Потому что Иезекииль был прав — дорога была слишком пуста. Чужаков, живущих в штате, миллионы, так разве не должен кто-то еще путешествовать, даже ночью?
«Миллионы уже заражены, — говорил ей Дэнни, — и многие бегут на побережье. Аризона пустеет».
— Вознесение, — пробормотал Иезекииль. — Вот именно. Бог наказывает их.
— Не все Чужаки заслуживают смерти. — Агнес хотелось, чтобы до него дошла эта мысль. — Многие из них — прекрасные люди.
Лицо Иезекииля помрачнело.
— Держу пари, что все «прекрасные» уже сидят в своих бункерах.
Она вздохнула.
— Ты не хотел спускаться в бункер. Ты стоял возле меня и цеплялся за платье. Помнишь, как там было темно?
Он фыркнул.
Агнес заговорила как можно мягче:
— Дело не в Вознесении. Я обещаю, что скоро мы найдем других людей.
Но этого не случилось. Ночь становилась все глубже, и она чувствовала жуткую, властную тишину, нависшую над ней, как стервятник. Ужас перешел в изнеможение, и ей захотелось забраться в какую-нибудь нору и проспать там целый год. Но она должна была продолжать ехать, несмотря на мучительный страх, что они уехали слишком поздно. Что мир, к которому она так стремилась, уже исчез.
Еще один флуоресцентный знак:
«ВЫ ПОКИДАЕТЕ ХОЛДЕН. ГИЛА — 60 МИЛЬ».
Агнес нажала на педаль газа, твердо решив, что не позволит пустым бесконечным милям сбить ее с толку. Даже если Холден был полностью заброшен, это был всего лишь один город. Только одно место. В руках Иезекииля развернулась карта цивилизации, и где-то среди этих извилистых линий они найдут свой дом. Внешний мир был огромен, а они только-только начали своё с ним знакомство.
— Шестьдесят миль до библиотеки, — одними губами произнесла она. — Осталось всего шестьдесят миль.
— 25-
БЕТ
Я забыт в сердцах, как мертвый; я — как сосуд разбитый.
— Псалом 30:12.
В бункере не было ничего святого, в темноте — ничего святого.
Бет поняла это через несколько секунд после того, как ее заставили спуститься по лестнице. Поначалу ее борьба была показухой, уловкой, чтобы выиграть Агнес время и дать ей ускользнуть. Но потом, когда ее муж пришел в ярость, когда он толкал и пихал ее больше как скотину, чем невесту, только что вышедшую замуж перед лицом Бога, что-то сломалось… и Бет начала бороться всерьез.
Она не хотела спускаться в Храм.
Поэтому она боролась. Размахивала руками, пинала, кусала и ревела.
Она бы продолжала бороться вечно, если бы не тяжелый удар в плечо и красный взрыв боли, когда оно вырвалось из сустава. Даже тогда она изо всех сил билась в своих свадебных кружевах, спасаясь от чистого ужаса. Если бы у нее хватило сил, она бы убила Мэттью Джеймсона всего за один глоток чистого ночного воздуха. И она побежала бы, как Агнес, так далеко и так быстро, как только могли нести ее ноги.
Что же касается ее новообретенного благочестия?
Теперь, когда было уже слишком поздно, стало совершенно ясно: она ничем не обязана этим людям. Последние несколько недель она убаюкивала себя сном Ред-Крика, но здесь, внизу, она вдруг очнулась.
Одна лампочка была единственным источником света, качавшимся в конце этого ужасного пролета. В бункере пахло сыростью погреба, и маленькие дети плакали на коленях у своих матерей. Больше она ничего не успела заметить, потому что мистер Джеймсон орал о дьявольском влиянии и плевался такими словами, как «карантин». В ее глазах вспыхнули красные звезды боли, и она не могла разобрать всего этого, но он хотел, чтобы она держалась подальше от его других жен и детей. Она это понимала.
Его голос — голос ее новоиспечённого мужа — был пронизан отвращением.
Новая Бет, родившаяся заново Бет, хотела съежиться, умолять и умереть от стыда. Но старая Бет наконец-то проснулась и подумала: «Фиг тебе».
— Отправь ее к другому грешнику, — сказал кто-то, и прежде чем она успела моргнуть, ее втолкнули в чулан.
Там была бедная умирающая Магда и, конечно, боль в плече Бет, но больше почти ничего. Даже света не было.
Некоторое время она колотила в дверь здоровым кулаком. Измученная, побежденная, она обмякла.
«Я совершила ошибку. Или, как сказал бы Кори: я облажалась».
И Боже, неужели она когда-нибудь…
Темно. Ужасно темно.
Она думала, что ее глаза приспособятся, но прошли уже часы, а темнота оставалась все такой же непроницаемой. Левая рука Бет была абсолютно бесполезной и пульсировала болью. То, как она свисала, вызывало у Бет тошноту.
Она отмечала время в проповедях — она могла слышать, как Пророк вещает по ту сторону стены, цитируя отрывки об апокалипсисе, которые они все уже слышали прежде сотни раз.
Она слышала рассказ о Чужаках, пылающих в огне и сере, и глубоко сожалеющих о своих земных грехах. И тот, что об избранном народе, спускающемся в Подземный Храм. Пророк едва перевел дух, прежде чем пуститься в рассуждения о бледном коне:
— И тот, кто сидел на нем, имел имя СМЕРТЬ, и убивал мечом, и мором, и дикими зверями земли.
Она прислонилась головой к двери, и на нее нахлынули приглушенные слова. На расстоянии вытянутой руки от нее плакала Магда.
Плакала и плакала.
— Что я сделала, чтобы заслужить такое?
— Например, распространяла обо мне сплетни, — фыркнула Бет, растираниями пытаясь вернуть чувствительность левой руке. — Уговорила мальчишек закидать яйцами мой дом.
Магда заплакала ещё сильнее.
Бет пожалела о своих словах. Пожалуй, эта девчонка заслуживала хорошую затрещину, но она точно не заслуживала соприкосновения с демоническим псом. Никто такого не заслуживал.
Бет не видела Магду в темноте, но слышала, как стучат от лихорадки ее зубы. Пророк сказал, что демоны не могут навредить праведникам, так что если Магде сейчас было плохо, в этом была виновата она сама. Это походило на логику сна. Старая Бет никогда толком не верила в проклятие кишечным гриппом или насморком. Но никогда и не подвергала его сомнению, как следовало бы. Порой было намного проще плыть по течению, чем бороться с потоком.
По крайней мере, пока этот поток не угрожал поглотить тебя целиком.
Бет стукнулась лбом о деревянную дверь, невольно потревожив прозрачную паутину. Она ненавидела паутину. И темноту тоже ненавидела. Крики застревали у нее в горле, и она была уверена, что еще через час не сможет их проглотить. И если — когда — она закричит, это будет пыткой для близнецов и пушечным мясом для патриархов.
«Слышите? — скажут они. — Это вопли бунта, дикий вой демона…»
Магда застонала, и Бет дернулась, толкая вывихнутую руку. Пот выступил по всему телу. Кожа под прилипшим свадебным кружевом начало зудеть. Сколько часов она потратила на шитье этих дурацких искусственных жемчужин?
Магда умрет в этом чулане, поняла она. Но как насчет меня?
Эгоистичная мысль, но, с другой стороны, она никогда не хотела быть святой. Она всегда хотела иметь только друзей, которые смеялись бы вместе с ней, и сестру, которая любила бы ее, и кого-то милого, с кем можно было бы поговорить, когда одиночество обостряется. И за это… а может быть, и за слепое упрямство… она была обречена на все это.
Не справедливо. Чертовски несправедливо.
— Я слышал, что один из нас порвал с нашей верой, — прогудел Пророк. — Сегодня ночью она сбежала из святилища и забрала с собой невинного ребенка. Мы будем молиться, чтобы смерть ребенка прошла безболезненно. Но за девочку — мне сказали, что ее зовут Агнес — мы молимся о вечном разрушении и бесконечной боли. Аминь.
