Стивен Эриксон - Полуночный Прилив

Братья молчали. Глухое эхо слов Фира быстро смолкло вдали.

Затем Рулад заворчал: — Я не вижу знаков этого конечного схождения.

— Да, гибель далека. Дальше, чем мы можем вообразить. Но она придет.

— И при чем тут мы?

— Именно вторжение Тисте заставило Кашенов произвести свой ритуал. Отец Тень вызвал ненависть всех Старших Богов, всех властителей. Из-за кашенского ритуала вечная игра между Тьмой, Светом и Тенью однажды прекратится. И с ней — все существование. — Он оглядел братьев. — Я передал вам тайное знание, чтобы вы смогли лучше разобраться, что тут случилось, что было содеяно. И почему Ханнан Мосаг говорил о врагах далеко за границами смертных Летера.

Ум Тралл озарили первые проблески понимания. Он отвел взор от суровых, одержимых глаз Фира и поглядел вниз. На череп убитого дракона. — Они сразили его.

— Уничтожили физическое тело, да. И заключили душу в узилище.

— Скабандари Кровавый Глаз. — Рулад встряхнул головой, словно желая отвергнуть все, что увидел. — Этот череп не…

— Это он, — ответил Фир. — Они убили нашего бога.

— Кто? — спросил Тралл.

— Все они. Старшие Боги. И Элайнты. Боги отворили кровь своих вен. Драконы породили выводок неописуемого ужаса, чтобы отыскать и выследить Скабандари Кровавого Глаза. Отец Тень был сброшен вниз. Старший Бог по имени Килмандарос разбил его череп. Затем они соорудили для Кровавого Глаза темницу вечной боли, безмерного страдания до той поры, когда Бездна пожрет себя.

— Ханнан Мосаг жаждет отомстить за нашего бога.

Тралл нахмурился: — Старшие Боги ушли, Фир. Как и Элайнты. Ханнан Мосаг повелевает шестью племенами Эдур и куском разбитого садка.

— Четыреста двадцать тысяч Тисте Эдур, — продолжил Рулад. — И, за все годы исследований, мы не нашли родичей во фрагментах Куральд Эмурланна. Фир, Ханнан Мосаг одержим порчеными мыслями. Одно дело — бросать вызов гегемонии Летера, с помощью демонов или с помощью клинков. Другое — вести войну против всех богов этого мира!

Фир медленно кивнул. — Вы здесь, — сказал он, — и вы услышали все. Не для того, чтобы пасть на одно колено и восхвалять имя Короля — Ведуна. Братья, он ищет силу. Ему нужна сила, и его не заботит ее источник и ее оттенок.

— Это слова измены, — ответил Рулад, и Тралл уловил в голосе брата странный восторг.

— Разве? — спросил Фир. — Ханнан Мосаг избрал нас для тяжелого путешествия. Найти его дар. Доставить ему в руки. Дар от кого, братья?

— Мы не можем отказаться, — заявил Тралл. — Он просто выберет других. А нас изгонят или еще хуже.

— Конечно, мы не должны ему отказывать. Но мы и не должны странствовать вслепую.

— А как Бинадас? Что он знает об этом?

— Все, — ответил Руладу Фир. — Может быть, больше самой Уруфи.

Тралл снова уставился на волглый череп в середине ямы. — Почему ты уверен, что это Скабандари Кровавый Глаз?

— Потому что вдовы положили его сюда. Это знание передавалось среди женщин из поколения в поколение.

— А Ханнан Мосаг?

— Уруфь узнала, что он побывал на этом месте. Как он его нашел — остается тайной. Уруфь рассказала все мне и Бинадасу только от отчаяния. Король — Ведун играет с мрачными силами. Его мысли порчены? Сейчас это именно так.

Тралл не отрывал взора от черепа дракона. «Какая жестокая, тупая казнь — удар бронированным кулаком». — Лучше нам надеяться, — прошептал он, — что Старшие Боги действительно ушли.

Нереки верили, что Тисте Эдур — дети демонов. В их крови пепел, как и на их коже. Погляди в глаза Эдур — и увидишь, как сереет мир, размывается лик солнца и бледнеет грубая кожа ночи.

Едва воин — хирот по имени Бинадас вошел в лагерь, нереки подняли вой. Упали на колени, ударяя себя кулаками в грудь и лицо.

Бурак Преграда прошел среди них, выкрикивая проклятия и приказы, но они казались глухими. Наконец купец со смехом повернулся к Серен Педак и Халлу Беддикту.

Халл нахмурился: — Это пройдет, Бурак.

— О, да неужели? Как и сам бренный мир? Как ветер смерти, и наши души взовьются на его струях, словно пыль? И останемся мы лежать на следах его, мертвые, бесчувственные — и наше нынешнее глупое кривляние потеряет всякий смысл? Ха! Будь так, я нанял бы фараэдов!

Серен Педак всматривалась в приближающегося Эдур. Охотник. Убийца. Возможно, еще один, склонный к долгому молчанию. Она могла вообразить, как этот Бинадас сидит у костерка с Халлом, где-то в запустении. За весь вечер, ночь и следующее утро он обменялся со старым солдатом едва десятком слов. Однако Серен подозревала, что так рождается искренняя, бездонная дружба. В мужчинах есть тайны, и это раздражает женщин. Почему молчание становится началом совместного пути. Почему горсть несвязных слов стягивает души неразрывным союзом. Игра сил, которые она могла ощутить, даже увидеть, оставаясь, однако, вне поля игры. Раздражение, недовольство, почти недоверие.

Слова сплетают сеть вокруг и внутри женщин. Язык жестов, выражений лица — все это сращивает ткани, которые, как знает любая хозяйка, можно разорвать, но лишь с большим усилием. Дружба женщин знает лишь одного врага, и этот враг — злоба.

Так что, чем больше слов, тем прочнее плетение.

Серен Педак провела большую часть жизни в мужских компаниях; сейчас, когда она изредка возвращалась в Летерас, знакомые женщины относились к ней с тревогой. Словно ее выбор сделал недоказуемой ее верность, породил поводы для подозрений. И сама она ощущала неловкость и недовольство в их обществе. Они ткали разными нитями, на разных станках, в разных ритмах. Она ощущала себя неуклюжей и грубой, пойманной в ловушку молчаливости.

Это всегда приводило к бегству из города, от прошлого. От женщин.

И все же в первый момент она отступила от двух мужчин с их почти равнодушными приветствиями друг другу, отступила почти шокированная — ее словно бы отбросила физическая сила. Они здесь, на одной с ней почве, у тех же скал и деревьев — и они далеко.

Слишком просто — сказать с презрительным фырканьем, что все мужики просты. Если бы она раньше не знала их, могла бы сказать, что они готовятся встать на четвереньки и обнюхать друг дружку под хвостами. Отмести все мысли о сложности ситуации, заменить их сонмом удобных обобщений. Но она знала этих двоих, этих давних друзей — и это прогоняло возможность абстрактных обобщений, неумолимо вызывая в женщине гнев. И странное, завистливое желание стать между ними.