Стивен Эриксон - Полуночный Прилив

Серен Педак знала свою нерешительность, склонность к сомнениям. Станет ли она адвокатом мира любой ценой? Каковы будут награды за капитуляцию? Доступ Летера к ресурсам Эдур. И Чернолес…

«Конечно. Именно живого леса мы жаждем, источника кораблей, которые смогут сами себя исцелять, разрезать волны быстрее лучших наших галер, противостоять боевой магии. Вот сердце нашей игры».

Но король Дисканар не дурак. Не он взлелеял такие амбиции. Куру Кан проследил бы за этим. Нет, гамбит разыгран королевой. Нелепый самообман — думать, что летерийцы смогут управлять живым деревом. Что Тисте Эдур так легко сдадут свои секреты, тайные искусства управления волей Чернолеса, слияния его силы со своею собственной.

Забой тюленей был уловкой. Потеря доходов — часть более широкой схемы, инвестиция в расчете на политические дивиденды, которые, в свою очередь, сторицей возместят потерю денег. Лишь некто столь богатый, как королева или канцлер Трайбал Гнол, сможет пережить такие траты. Суда, команды Должников, которым обещано списание всех долгов по факту смерти. Жизни, отданные ради благополучия детей и внуков. В наборе экипажей трудностей явно не возникало. Деньги и кровь. Итак…

Она не могла подтвердить свои подозрения, но все сходилось, и все это было ей до горечи неприятно — как и купцу Бураку. Тисте Эдур не сдадут Чернолес. Не надо быть великим предсказателем — грядет война. «И Халл Беддикт делается ее главным проповедником. Невольный агент королевы. Не удивительно, что Бурак терпит его присутствие».

А ее роль? «Сопровождение науськанных безумцев. Не более того. Держись в сторонке, Серен Педак». Она — аквитор. Сделает то, для чего нанята. Доставит Бурака Преграду.

«Ничего не решится. Нами. Игра отложена до Большой Встречи».

И почему такая мысль ее не удовлетворяет?

Впереди, в двадцати шагах, лес проглатывал Халла Беддикта и Бинадаса Сенгара. Тьма и тени тянулись все ближе к ней, с каждым ее шагом.

Любой преступник, которому удастся переплыть канал с мешком доков на спине, получит свободу. Вес монеты зависит от тяжести прегрешения. Воровство, похищение, неуплата долгов, повреждение собственности и убийство карались пятью сотнями доков. Растрату, беспричинное буйство, публичное поругание имен Пустого Трона, Короля и Королевы требовалось очистить тремя сотнями доков. Самый малый вес — одна сотня — полагался за безделье, неуважение, появление на людях в голом виде.

Это для мужчин. Для женщин вес облегчался вдвое.

Если кто-то мог уплатить штраф, его имя вычеркивали из позорного списка. Канал — для тех, кто не смог уплатить.

Топляки были более чем общественным развлечением. Они были главным из событий, на которые в Летерасе каждый день делались ставки. Мало кому из преступников удавалось одолеть канал с таким весом; дистанция и число взмахов руками определяли размер ставок. Здесь гадали на Прорыв, Молочение, Бульканье и Камень.

К негодяям привязывали веревку, чтобы иметь возможность достать монеты и подтвердить утопление. Труп бросали обратно. «Виновен как грязь».

Брюс Беддикт нашел финеда Геруна Эберикта на Втором Ярусе. Тот смотрел на канал в окружении толпы привилегированных зрителей утреннего утопления. Через давку проталкивались букмекеры, принимая ставки и делая записи на глиняных табличках. Их голоса вздымались над возбужденным гулом собравшихся. Какая-то женщина взвизгнула и захохотала. Ей ответили мужские голоса.

— Финед.

К Брюсу повернулось спокойное, покрытое шрамами лицо, хорошо известное почти всем горожанам. Брови поднялись: — Поборник Короля. Вы как раз вовремя. Аблала Сани готов поплыть. Я поставил на ублюдка восемьсот доков.

Брюс Беддикт склонился над ограждением. Оглядел стражников и чиновников, толпившихся внизу. — Я слышал это имя, но не могу припомнить преступления. Вон тот Аблала? — Он ткнул пальцем в накрытого плащом и капюшоном человека, возвышавшегося над окружающими.

— Он. Полукровка — Тартенал. Поэтому к штрафному весу добавили две сотни доков.

— Что он натворил?

— Чего только не натворил. Три убийства, повреждение собственности, нападение, два похищения, проклятия, мошенничество, неспособность платить долги и хождение в голом виде. И все за один день.

— А, заварушка в квартале ростовщика Урума?

Преступник скинул капюшон. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки. Кожа исполосована шрамами от кнута. Бугры впечатляющих мышц.

— Вот это да.

— Сколько же он понесет?

— Сорок три сотни.

Брюс и сам разглядел огромный мешок, привязанный к широкой спине. — Благослови Странник, он и двух гребков не сделает.

— В этом все согласны, — ответил Герун. — Все ставят на Молочение, Бульканье или Камень. Ни ставки на Прорыв.

— А ваша?

— Семьдесят к одному.

Брюс нахмурился. Такие ставки означают лишь одно. — Вы верите, что он прорвется!

При этом выкрике все головы повернулись к ним, шум стал еще громче.

Герун оперся на парапет, протяжно вздохнул, не разжимая зубов, так что раздался неприятный свистящий звук. — Большинство полукровок берут от Тартеналов худшие черты, — тихо пробурчал он. И усмехнулся: — Но не Аблала Сани.

Гул голосов раздался на всех ярусах, донесся и с другой стороны. Стража вела преступника к старту. Аблала сгорбился, сражаясь с весом мешка. У края канала оттолкнул стражников и повернулся.

Сбросил повязку. И пустил тугую струю.

Где-то вскрикнула женщина.

— Это тело подберут внизу, у Водоворотов, — благоговейно прошептал какой-то купец. — Я слышал, хирурги могут…

— Не хочешь заплатить за него пик, Вершок? — вмешался его компаньон.

— Я не нуждаюсь, Хальбат. На свой посмотри! Я к слову…

— А десять тысяч баб просто мечтают…

Внезапное шиканье. Аблала Сани повернулся к каналу. Вошел в воду. По колено. По грудь. По плечи.

Еще миг — и голова скрылась под грязной, вонючей водой.

Ни бульканья, ни молочения руками. Все, кто ставил на Камень, смотрели воронами. Толпа забурлила, люди собрались у букмекеров.

— Брюс Беддикт, каково расстояние?

— Сто шагов.

— Да.

Они все склонялись над парапетом. Еще миг — Брюс метнул на финеда недоумевающий взгляд. Герун кивнул на поверхность канала. — Следи за веревкой, приятель.

Веревка внезапно задергалась. Брюс увидел — как и все остальные, судя по гулу голосов — что она все еще разматывалась. — Он идет по дну!

Брюс понял, что не может оторвать глаз от мотков веревки. Дюжина ударов сердца. Две дюжины. Полсотни. А веревка все змеится, уходя в воду.