В лагере творилось настоящее светопреставление. Самого дирижабля я не видел, а вот результат его стрельбы замечал очень хорошо. То и дело к небу взлетали целые фонтаны земли, часто вместе с телами тех, кому не повезло попасть под удар. Зенитные пулемёты тарахтели, не переставая, пули давно разорвали полог листвы, накрывающей лагерь, и посрезали ветки деревьев. Вечная полутьма, которую давал полог, развеялась и вышку освещал столб солнечного света. Правда, рядом маячила тень дирижабля.
Было во всей этой картине нечто символичное — наверное, некто более склонный к мистицизму подобрал бы нужные слова. Но у меня их было. Я человек слишком приземлённый, лишь порой замечаю нечто подобное — глаз сам собой цепляется — а после снова сосредотачиваюсь на насущных делах. Вот как сейчас.
Пулемёты хлестали плетьми длинных очередей невидимое с нашего места днище дирижабля. Десантники не рисковали высаживаться с него под таким плотным огнём, однако с небесного корабля били куда угодно, но только не по вышке. Многие зенитные пулемёты в лагере были подавлены, их покорёженные стволы торчали вверх, а рядом валялись трупы солдат. Но вышка с лихвой компенсировала эти потери.
— Эти пулемёты — наша главная цель, — указал Оцелотти. — Убираем их быстро и аккуратно. Вперёд!
И мы один за другим спрыгнули на доски причала. Пловцы присоединились к нам.
Все взгляды в лагере были обращены в другую сторону, и я даже не стал доставать «майзер». Ограничился ножом в правой руке — пока мы не подняли шума от него будет больше толку.
Мы продвигались максимально скрытно, разделившись на пары. Со мной, конечно же, отправился сам Оцелотти. Меняя укрытия, пригнувшись, мы почти бежали к вышке. Система боевых жестов у десантников почти не отличалась от той, к которой привык я, и мы легко обходились без слов. Вот только укрытия, что мы выбирали для себя, частенько оказывались заняты. Легионеры прятались от падающих снарядов и бомб, стараясь лишний раз головы не поднимать.
Поначалу всё шло без эксцессов — мы легко убирали легионеров. Те не ожидали нападения со стороны реки. Мы с Оцелотти не раз пускали в дело ножи, быстро и чисто перерезая глотки, а после пережидая обстрел в укрытиях вместе с трупами. Обоим к такому не привыкать.
А потом то ли кто-то сработал нечисто, то ли случай вмешался — этого уже не узнаешь. Мы с Оцелотти как раз подбирались к новому укрытию, опередив остальных. Вышка уже маячила в считанных десятках метров, когда я услышал длинную очередь из «ригеля». Его треск ни с чем не перепутать. Как бы не тарахтели зенитные пулемёты и не хлопали взрывы снарядом дирижабля, резкий треск длинной очереди «ригеля» расслышали, наверное, все в лагере.
Сидевшие в укрытии, к которому подбирались мы с Оцелотти, легионеры заозирались, и, конечно же, увидели нас. Они ещё только вскидывали карабины, а мне в руку будто сам собой прыгнул «майзер». Я даже не понял, как это случилось, просто почувствовал знакомую тяжесть. Оцелотти сумел даже опередить меня — его аришалийские револьверы рявкнули в унисон, отправляя двоих легионеров на тот свет. Я нажал на спусковой крючок — «майзер» привычно дёрнулся от отдачи. Оставшийся в укрытии легионер повалился на тела товарищей. Три пули в грудь с убойной дистанции пережить не получится ни у кого.
Мы убрали врагов без лишнего шума, но было поздно. По всему лагерю затрещали «ригели» — бойцы Оцелотти отстреливались от легионеров. Заговорили оба пулемёта на пакетботе, прикрывая нас. Несколько самых зарвавшихся легионеров повалились на землю, остальные попрятались обратно в укрытия. В дело пошли гранаты.
— Вперёд! — крикнул Оцелотти, первым выскакивая на открытое пространство. — Не спать! Окружай их!
Пока враги не поняли, сколько нас, надо заставить их пригнуть головы. Они ошарашены. Их обстреливает дирижабль, а теперь ещё и со стороны реки появились какие-то солдаты, которых прикрывают пулемёты. То, что нас всего шестеро, никто в лагере ещё не понял. И это надо использовать.
Мы промчались последние метры до радиовышки. Я почти расстрелял магазин «майзера». Легионерам не откажешь в выучке и отваге, они не отступали, и не бросали оружия. Стоило нам с Оцелотти приблизиться к их укрытиям, они открывали огонь, либо кидались в рукопашную. Исход, впрочем, всегда был один: мы с капитаном были самую малость быстрее, и это раз за разом перевешивало чашу весов в нашу сторону. Наконец, мы подобрались к самой вышке, теперь начиналось самое сложное.
Подниматься по вертикальным лестницам на площадки с пулемётными гнёздами, да ещё и оставив за спиной лагерь легионеров, для которых ты идеальная мишень. Редко мне приходилось действовать в худших условиях, однако деваться некуда. Я полез первым, Оцелотти прикрывал меня, стреляя из своих револьверов с двух рук с такой отменной меткостью, что оставалось только диву даваться. Стоило любому врагу высунуть голову и навести мне в спину «ригель» или карабин, как он тут же падал с парой дыр в груди. Оцелотти ни разу не промахнулся.
Первых пулемётчиков я убрал чисто. Они даже не смотрели вниз, сосредоточившись на дирижабле. «Майзер» в ход пускать не стал, обошёлся ножом. Как только с врагом было покончено, я перегнулся через край платформы, где они сидели, и махнул Оцелотти, чтобы забирался. Пока он лез я навёл пулемёт на лагерь и дал длинную очередь по легионерам — они были у меня как на ладони. Без второго номера управляться с зенитным пулемётом оказалось не очень удобно, но на одну длинную очередь меня хватило. Никто не рискнул поднять головы, пока Оцелотти лез по лестнице.
Зенитчики были уязвимы для атаки снизу, они просто ничего не могли поделать с нами. Рядом захлопали выстрелы, потом бахнула граната — и ещё один пулемёт на радиовышке замолчал. Третий заткнул снова я. Второй номер решил, что сумеет справиться со мной, и ждал в засаде. Он держал верх лестницы под прицелом, считая, что хорошо прячется. Вот только от того, что он долго подавал ленту, руки у легионера начали немного трястись. Не настолько сильно, чтобы промахнуться, но я услышал, как позвякивает магазин его «ригеля».
Слух вообще интересная штука, особенно когда ты долго тренируешься выделять нужные тебе звуки. Казалось бы, вокруг царит настоящая какофония: строчат зенитные пулемёты, грохочут взрывы снарядов дирижабля, трещат «ригели», — и всё равно я отлично слышу, как совсем негромко, хотя и довольно близко от меня позвякивает в гнезде дисковый магазин пистолет-пулемёта.
Рисковать попусту я не собирался. Достал гранату, выдернул чеку, освобождая взрыватель, подержал её в руке, чтобы не оставить врагу никаких шансов, и швырнул вверх. Граната дважды стукнула о металл платформы и взорвалась. Я тут же преодолел последние перекладины, выскочил с пистолетом в руке. Но мне осталось только добить легионеров. Полуорк, всё ещё сжимающий в руках «ригель», попытался навести оружие на меня, но взорвавшаяся прямо под ногами граната превратила его ниже пояса в кровавое месиво. Я выстрелил ему в грудь из милосердия. Пулемётчика взрывом лишь контузило, он только приходил в себя, однако в руке уже держал пистолет. И ствол его смотрел мне в грудь. Не будь легионер контужен, он имел шансы ранить меня, а то и вовсе застрелить. Я всадил ему короткую очередь в грудь — парень крепкий, зачем лишний риск. Пустая бравада, какой мог похвастаться Оцелотти мне совершенно чужда.
Ещё два зенитных пулемёта замолчали — плотность огня, прикрывающего радиовышку, сильно упала. И полковник Конрад решился на следующий шаг. Маневровые двигатели дирижабля зашумели, тень его накрыла нас. К перестуку зенитных пулемётов добавились резкий стрёкот «маннов» небесного крейсера. Из пушек даже самого малого калибра по вышке стрелять опасались, а вот поливать врагов длинными очередями уже не стеснялись.
Когда мы с Оцелотти забрались по лестнице на уровень с кабиной управления радиовышки, на настил рядом с нами упали сразу несколько тросов. Прыгать с парашютами десантники не стали — высота не велика, можно и рискнуть. Они скользили по тросам, держа наготове «ригели». Почти одновременно с нами и первой волной десантников с дирижабля, на настил рядом с кабиной забрались оставшиеся бойцы Оцелотти. Без потерь среди них не обошлось: трое из шести бойцов не добрались до цели.
