Волки переглянулись, затем, не испытывая больше терпения и воли человека, в душе которого смешались все чувства от величайшей веры до столь же безграничного отчаяния сомнения, сорвались с места. Отбежав несколько шагов, они остановились, оглянулись назад, зовя чужака за собой.
Золотыми лучами солнца они быстро скользили над сугробам. Их движения были легки и свободны. В отличие от человеческих.
Сын огня сильно отстал. Снег задерживал его, мешал идти, сковывая движения.
Человек шел, спотыкаясь. Ему было тяжело двигаться по колени в белом пухе, время от времени проваливаясь в него по пояс.
"Как муха в меду", – оглянувшись на него, недовольно проворчал Хан.
Чужак замедлял их движение и превращал в легкую добычу в лапах тех, кто мог напасть.
"Правильно ли мы сделали, что взяли его с собой?" – Шуллат догнала брата, заглянула ему в глаза.
"Он был близок к смерти…"
"Вот и пусть бы себе умирал!"
"Сестра!" "Чего ради мы вообще вмешались? – продолжала недовольно ворчать та. – Какое нам до него дело? Может, такова его судьба – умереть".
"Он упомянул имена госпожи и хозяина. После этого мы не могли пройти мимо".
"Да кто он такой? Один из детей огня, оказавшийся наедине со снегами пустыни!" "Твоя ненависть на собратьев так сильна, что ты готова распространить ее на всех вокруг!" "Ну… – немного поубавив свой пыл, она вздохнула. – Ты прав. Лучше человек, чем снежный охотник…Только… – она вскинула голову. – Вспомни, как люди, с которыми мы шли тропой странствий, относятся к чужакам. Вряд ли им понравится, если мы притащим к ним…" "Шуш…" "Мы и так провинились. Они волновались. Мы долго отсутствовали. Думали лишь о себе…" "Верно. Не пришла ли пора побеспокоиться о других?" "Я это и делаю!" "Мы сейчас далеко от каравана. К чему думать о других за других? Не лучше ли будет позаботиться о том, кто рядом, кто нуждается в нашей помощи?" "Зачем?" "Чтобы заслужить прощение. Делая добро другим, мы получим то же в ответ…" "Что же… – взгляд волчицы стал задумчив, подернувшись поволокой. – Может быть…
Может быть, этот человек и есть тот знак, которого мы искали в пути"…
Золотые волки всегда, во все времена были одними из самых удивительных существ.
Они не походили ни на кого, даже своих пусть дальних, но все же родственников – волков приграничья и собак. В отличие от последних волки были свободолюбивы до крайности, словно ветер в бескрайних просторах снежной пустыни, во всех, за исключением одного случаев предпочитая смерть хотя бы малой уступке чужой воле. Свободны в той мере, в какой допускала госпожа и до тех пор, пока она не ограничивала их свободу. Идти же против воли госпожи Айи было для них не просто невозможно, но немыслимо. Ведь шаг в сторону не приближал к смерти, нет, он убивал – мгновенно и навсегда, лишая возможности родиться вновь. Конечно, с этой парой все было несколько иначе. Им богиню снегов заменил Шамаш, которому они были отданы в спутники и слуги еще в детстве.
Так или иначе, это единственное исключение, которое они всегда допускали, в то же самое время было их самым большим отличием от всех остальных зверей. Волки и сами до конца не понимали причину этого отличия, предпочитая, не в силах найти объяснение, просто принимать как должное. Да и можно ли были иначе, когда речь шла о вере? А снежные охотники верили в богов. И их вера была много сильнее веры людей. Потому что она не знала сомнений.Эта вера рождала не только благоговейный трепет, но и слепое, бездумное, столь же сильное, как стремление к свободе, подчинение небожителям… Нет, не всем – тем, кого они сами раз и навсегда выбрали себе в повелители.
И если этот смертный был приведен на их путь волей хозяев… Что же, они приведут его в караван. Приведут, даже если самим им не суждено в него вернуться.
Даже если тем самым откроют путь беде. Без беды не может быть счастья. Без испытания нет награды. Все в мире справедливо. Такова судьба. И пусть так и будет.
На смену ночи пришло утро. Взошло солнце, пролив на все вокруг розовый ягодный кисель. Небо было ясным, бесконечно синим и спокойным. Время от времени налетавший ветер кружил в медленном танце поднятые им с земли снежинки, затуманивая воздух.
Волки, не торопясь, словно стежки желтой солнечной нити по тонкому белому полотну скользили по просторам пустыни, всего на половину корпуса опережая сына огня. И было непонятно, кто из них кому указывал дорогу.
Чужак с трудом передвигал ноги. Идти по снегу, когда опора под ногами скользила, постоянно норовила уйти в сторону, было трудно с самого первого шага. Но с недавних пор каждый шаг превратился в настоящее испытание. А, может, так оно и было?
Однако же, несмотря ни на что, он не отстал от волков. И не важно, сколько ему пришлось приложить для этого усилий. Как не было важно и то, неведомое для него, что если бы золотые волки не сдерживали старательно свой бег, ему это никогда бы не удалось.
И тут вдруг…
Хан остановился так внезапно, что Шуллат, бежавшая вслед за ним, налетела на брата. Оба скатились в снег.
"Прости!" – поспешила извиниться волчица, повернув к брату заляпанную снегом морду, такую несчастную и забавную, что тот не смог сдержать смешка.
"Последнее время ты только и делаешь, что валишь меня в снег. С чего бы это, сестренка?" Видя, что волк не сердится на нее, она, успокоившись, вздохнула, а затем спросила:
"Что случилось? Ты почуял беду?"
"Не беду!" – глаза волка блестели.
"Что же тогда? Что?" – Шуллат терзало любопытство.
"Неужели ты не слышишь, не чувствуешь?" "Нет", – она нетерпеливо переступала с лапы на лапу.
"Хозяин! Он рядом! И он ждет нас!"
"Мы можем вернуться? Можем?"
"Да!Да!" "Тогда чего же мы медлим! К чему заставлять ждать и тех, кто нам дорог, и нас самих? Бежим! Бежим!"… …Ночь сменило утро. Только что проснувшийся Атен резкой, размашистой походкой шел возле повозки, разминая затекшие за ночь мышцы и привыкая к морозному дыханию снежной пустыни.
– Дочка, ты куда? – заметив, что Мати, наскоро одевшись, надвинув шапку на лоб, пряча под ней длинные растрепавшиеся волосы, соскочила на покров снежной пустыни.
– К Шамашу! – подойдя к отцу, ответила та.
Прежде, будучи взлохмаченной девчонкой, воспринимавший в копья любое покушение на ее свободу, та бы вряд ли замедлила шаг, может быть, лишь состроила бы недовольную рожицу и поспешила исчезнуть, не напрашиваясь на дальнейшие вопросы.
Выросшая, она стала вести себя иначе.
Каждый раз Атен удивлялся, и откуда вдруг взялось это послушание, которому он ее никогда не учил?
Первое время его радовала такая перемена в поведении дочери, которая, казалось, должна была уберечь малышку от ошибок и множества бед. Теперь же, взглянув на все с иной стороны, это его пугало. Так же сильно как прежде – страх перед тем, что Мати в упрямстве или из вредности, от обиды или страха,-не важно, почему, просто возьмет и убежит в снега пустыни.
