Влад лежал в своей слишком просторной для одного, и поэтому казавшейся еще более одинокой постели и пялился в потолок слабо расцвеченный голубоватым, призрачным светом Лока. Шторы почему-то закрыть не догадался. Мозг должен окончательно выработаться и позволить забыться сном. Ничего не выходило. Даже мимолетно пожалел, что прогнал девицу, но сожаление было сиюминутным. Никого он не хотел видеть рядом кроме той, которая была недоступна раньше, и до которой теперь стало и в жизнь не добраться. Опять он об Аньке думает, разозлился на себя Влад. И, надеясь поскорее отогнать эти не нужные мысли, стал вспоминать сегодняшнее, нет, уже вчерашнее, утро.
А все-таки она его обманула. Жестоко. Зачем было устраивать весь этот фарс с продажей? Убеждать, что жизнь закончилась, унижать, заставляя стоять на коленях и совсем неоправданно бить по лицу, зная уже тогда, что Влад свободен!? Стерва! Сука! Дрянь! К массе ненависти скопившейся в душе добавился еще и это обидное понимание.
Черная волна гнева поднялась откуда-то из живота и расползлась по телу ядом отравляя кровь, а остатки любви, которые, как оказалось, были еще живы, съежились где-то на самом дне души.
Влад со стоном перевалился на живот, ткнувшись носом в подушку, а до середины кровати все равно оставалось далеко, как и до конца первой ночи на воле, почему-то растягивающейся на долгие века. Не помогали старые привычки — спать пока можно и в каком угодно положении. События вспоминались вновь и вновь, теперь уже с горечью и почему-то виной. Может, стоит отомстить Аньке за все это, лениво подумал Влад. Но строить планы мести не тянуло. Вот если только…
А что только? Ничего? Вот то-то же, что ничего! Он не доставит ей удовольствия своим возвращением! Но эти мысли не стоят и гроша. Можно отомстить, можно, а жизнь, как была пустой, такой и останется. И ночь без сна. Сколько ему еще предстоит таких ночей — долгих, мучительных, пустых и бессонных? Века? Или тысячелетия? Кто ответит?
Влад поднялся с кровати, прошелся по комнате, на ощупь налил себе чего-то из бара, надеясь, что оно окажется алкогольное и крепкое. Или не стоит на ночь пить? Ольга и так уже справлялась, не алкоголик ли он. Да какой он, к черту, алкоголик? Он просто заснуть не может! Стоит глаза закрыть, как подлая память начинает работать, и Анька появляется, словно живая. Ну, и как теперь жить? Допив до дна, Влад вернулся в кровать и постарался ни о чем не думать, или, уж в крайнем случае, разогнать бесноватый хоровод, что водили мысли.
Промаявшись еще с полчаса, принялся мерить большими шагами комнату. Не помогло. Прихватив стакан, устроился на подоконнике и молча бесился, разглядывая серебристые струи воды тягуче переливающиеся в фонтане. Повод для бешенства был все тот же — Анна Дмитриевна Романова, отпустившая на свободу тело и никак не желающая отпускать душу.
Он ненавидел ее и ненавидел себя за бессмысленную рабскую привязанность. Этот чертов синдром раба, когда один раз подчинившись по своей воле не сможешь от него отвязаться. Когда с хозяином не жизнь и без хозяина никак. Остается надеяться, что этот синдром сродни ломки наркомана. Переломает и оставит, пройдет со временем и забудется, как забывается самая страшная боль…
В какой-то момент обнаружил, что мир расплывается и дрожит, от набежавших слез. Он жалел себя впервые за последние годы. Жалел, как никогда раньше, истово, со всхлипами и детским размазыванием кулаком слез по щекам, а потом разозлился. Тоже мне, герцог нашелся, его светлость, милорд — сидит голый на окне и истерит, как безмозглая девица! Слезы разом высохли, он сполз с подоконника на жесткую кушетку без спинок непонятно зачем стоящую под окном, свернулся калачиком — по-другому лечь не представлялось возможным, слишком коротким оказалось ложе — прикрылся свисающей до пола шторой. Продрог до костей, оказывается. Сон подкрался незаметно, тяжелой лапой накрыв уставшего человека. То ли оскорбленного мужчину, то ли обиженного мальчика.
Не прошло и получаса, как слабая заря несмело окрасила оранжево-розовым далекую полоску горизонта, и с каждой минутой набирая силу подкралась к замку, заглянула в темное окно третьего этажа, с интересом разглядывая молодого герцога. И усмехнувшись над обессиленным, спящим человеком устроилась на спине разлив неяркое сияние по теплой коже…
Меня сменили около пяти утра. Я хотела еще поработать, усталость совершенно не чувствовалась, но меня буквально вытолкал из операционной седой доктор, объясняя, словно зеленому практиканту, что работаем мы с людьми, и как бы не хотели сами тоже люди, и устаем чертовски. А когда устаешь, внимание становиться рассеянным, этого допускать никак нельзя — можно наделать ошибок, стоящих пациенту жизни, а на меня еще хватит пострадавших, так что нечего геройствовать.
Правоту старого доктора я осознала, только выйдя из душного, пропахшего медикаментами и кровью мобильного госпиталя. От потока свежего воздуха начало немного покачивать, а в глазах промелькнули черные точки. Оказывается, устала даже больше, чем думалось. Выкурила сигарету, сидя на стволе поваленного дерева, задрав голову вверх, вяло удивляясь, что уже почти утро, а небо по-прежнему похоже на черный бархат.
Спать решила под открытым небом, погода хорошая, а в палатке, отведенной для отдыха душно. Из кучи, наваленной на краю расчищенной площадки, извлекла спальный мешок и заползла в его теплое нутро. Поворочалась, устраиваясь удобнее на жесткой земле, и уставилась на небо в россыпи неправдоподобно огромных звезд.
И вдруг осознала, что никуда отсюда не улечу. Ни сегодня, ни завтра, до тех самых пор, пока не разгребутся завалы, и самый последний пострадавший не будет извлечен из-под тяжелых перекрытий, с каждой минутой все с большей вероятностью становящихся братской могилой. Что все сказанное Себастьяно правда, и я ничуть не лукавила ни перед ним, ни перед собой.
В какой-то миг всплыло воспоминание о свадьбе и моем обещании Наташке на ней присутствовать, но это ничего не изменило. И какое мне собственно дело до родственников? А, никакого! Значит, я вполне могу задержаться здесь, или где-нибудь еще до конца моей жизни, не то, что до отцовской свадьбы и искать меня никто не станет. Да и плевать отцу есть я или нет, вот уже два дня плевать — он от меня отрекся, а вбив себе в голову что-то, он редко оглядывается назад.
Да и страшно даже подумать, что придется вернуться в свою каюту, где слишком много вещей напоминает о Владе. Вспоминать о нем спокойно я еще не готова. Стоило о нем подумать, как помимо воли на глаза навернулись слезы, да что со мной такое происходит-то!? Я не хочу страдать по нем, а плакать уж тем более! Он этого не заслуживает! И возвращаться я никуда не хочу. Это какой-то дурак сказал, что дома стены помогают, а впрочем, может и не дурак, вот только что там может помочь, если дома толком нет? Я не хочу возвращаться, не хочу и не буду! Я хочу исчезнуть, чтобы никто не нашел, если когда-нибудь все-таки решат искать!
