Факты — вещь упрямая: костяной король опасен, вставший некромант — нереален, а от сложения двух фактов получался Егор. И от одного этого хотелось выть и бить морду. Вот только кому?
Еще пару часов назад все три факта в одном флаконе, сидя в комнате у Князевой, молча слушали, как Лука, словно идиот, распинается про Егорову семью. Про похороны с салютом. Про то, как вставшую, которая его напластала, Лука в одиночку завалить ухитрился, а упокоил уже приехавший на помощь Каин.
Егор не перебивал. И хотя взгляда не отводил, смотрел отстраненно, точно и не слышал. А потом спросил:
— А как Катя?
— Какая Катя? — Лука тогда опешил и даже не понял, о ком его спросили. У него тут на стуле целый воскресший Егор, чудо чудное — то ли печатью глушить, то ли обнять и каяться, — и вдруг про какую-то Катю спрашивает.
Вставший тогда отвернулся и к окну отошел. И больше ни слова, зараза, не сказал. Лука еще топтался бестолково по комнате, разговорить пытался, но все как об стенку. В следующий раз Егор рот открыл, когда Лука Настю на кухне расспрашивал.
Лука только когда в машину сел и в контору поехал, припомнил, что за Катя. Ну да, была такая. Вроде светленькая. Егору понравилась. Кажется, он собирался с ней мутить, а она от ворот поворот дала. В памяти у Луки она сохранилась плохо: слишком близко эта Катя располагалась к смерти Егора, месячному запою и брошенным начальству на стол погонам. И тому, как родители Егора дважды Луку из петли доставали. Из петли в переносном, а с того света — в прямом.
Оба раза — по случайности. В первый раз батя Егора зашел забрать документы на следующий день после похорон, а Лука как раз только вены распорол и в ванну лег. Дверь, правда, забыл запереть спьяну. Зашили прямо на дому — батя у Егора военным фельдшером был, золотые руки у мужика, такой не то что порезы, голову обратно пришить мог — приросла бы.
Второй раз, на сороковины, Лука и сделать ничего не успел. Мама Егора сама к нему пришла — увидела на столе ругер начищенный, побелела и, не слушая оправданий, накинулась с кулаками. Била во всю силу, и хоть женщина она была мелкая и слабая, но синяков наставила знатных. Била и кричала, что если один дурак свою жизнь по безмозглости спустил, то второму за первым скакать козлом не надо. А потом плакала, пила чай на кухне, и уже Лука бережно держал ее тонкие руки и бормотал какие-то утешительные глупости, от которых самому выть хотелось. А когда она ушла, оказалось, что ругер пропал. Она вернула его потом, спустя почти год — когда Лука уже обжился в СПП и стал главным смены. Заряженным вернула. И ушла молча.
Какая уж тут Катя. Тут собственное имя бы вспомнить. Да и на черта она сдалась? Лучше б про семью спросил, баран костяной. Сначала полез куда не надо, потом помер прямо на глазах, теперь встал, будто так положено — и предъявляет Луке за какую-то бабу, которая уже небось с тремя детьми и второй раз в разводе.
Срочно нужно было отвлечься. Или хотя бы пожрать.
Наличие за дверью кабинета еще одного покойника Луку смущало мало и аппетита не портило: вставать предположительный Павел не собирался, а значит, проблемы не представлял.
Пицца оказалась вкусной, и Лука с удовольствием сжевал ее под аккомпанемент вечерних новостей. Потом переключил канал и попал на диспут двух степенных и максимально объемных священнослужителей. Спорили о чем-то теологическом, малопонятном, но стопроцентно связанном с некромантией — недоступное Церкви упокойницкое ремесло святым отцам не давало покоя уже две тысячи лет. Впрочем, собеседники быстро сошлись на классическом постулате: души в мертвом теле нет? Нет. Значит, церкви до некромантов фиолетово. Те же могильщики, только с претензией. Пусть себе работают.
У Церкви с упокойниками всегда были отношения натянутые: ей очень хотелось подмять под себя некромантов и сделать золотым тельцом, но всегда и во всех странах оказывалось, что овчинка не стоила выделки. Управлять некромантами, не обижая их, у Церкви не получалось, а любому обиженному упокойнику стоило припоздниться на пару часов — и все проблемы решала вторая форма. Или третья.
В итоге сошлись на нейтральном: упокойники «как бы» Церкви послушны, но она «как бы» не лезет. Этакий вооруженный нейтралитет с уступками. Например, традиция для спецов выше шестой категории брать второе имя — упокойницкую кличку — из Святцев, а второй и выше — библейские имена носить, выросла именно оттуда.
Луке еще повезло. У некоторых святых были такие имечки — закачаешься.
Потом такая же солидная, как и спорщики, ведущая предложила церковникам прерваться на прогноз погоды. Лука поневоле сконцентрировался и отложил пиццу в сторону: погода на работу влияла впрямую — вчерашняя мерзкая морось с холодом добавили проблем процентов на десять. В ясную погоду вторая форма пробуждалась менее охотно. Третья, напротив, любила тепло.
На экране, на фоне погодной карты, возник важный поп, который сказал, указуя на облачность позади себя:
— На все воля Божия, — и щедро перекрестил аудиторию.
Камера вернулась в студию. Спор продолжился, перекинувшись уже на заокеанских сектантов.
Лука поперхнулся чаем и спешно переключил канал: вот после такого и верь людям, что религия — дело серьезное.
Доесть спокойно не дали — телефон требовательно завибрировал. Лука не глядя нажал кнопку приема, ожидая услышать дополнительные инструкции от Авеля, но вместо этого ему в уши ударил невнятный гул, потом чей-то визг и судорожные всхлипы.
— Настя?
— Я за нее, — Егор по телефону звучал точь-в-точь как живой Егор.
У Луки немедленно запекло и заболело слева под ребрами. Наверное, именно там базировалась совесть.
Воспринимать его как вставшего глазами получалось, но когда он начинал говорить — Луку клинило всерьез. Сразу вспоминался и тот день. И все длинные дни и бесконечные ночи, которые наступили после: когда он, как скупой монеты, перебирал мгновения кошмара в памяти и все думал, ломал голову, рвал душу: если бы не вправо, а влево; если бы на минуту раньше; если бы заткнул в задницу все инструкции и инстинкт самосохранения и прыгнул. Если бы не задержался у Каина. Если бы пришел вовремя… Сплошное сослагательное наклонение.
А теперь вот оно, это наклонение.
И даже телефоном пользуется.
Глазам Лука не верил, но уши с ними сговорились и подтверждали: это Егор, друг детства, юности, сослуживец, сосед по общаге, коллега, мертвый напарник. Изобретатель прилипшего за один день прозвища.
С кличками Луке не везло по жизни. В школе дразнили цыганом, хотя к цыганам он не имел никакого отношения. Рабочий позывной по Святцам при получении категории огреб впопыхах — Каин куда-то торопился и просто ткнул пальцем в список, попав на «Луку». А сучье «Ромео» прицепилось сразу, как только Егор прознал про драку клиенток и брякнул. Управа подхватила моментально, точно ветром по всем кабинетам разнесло...
— Где вы? Настя в порядке?
— Мы на крыше старого карбюраторного цеха. Заброшенная часть, та, что левее, — Егор говорил в своей привычной манере — неторопливо, с расстановкой, даже с ленцой. В памяти тут же всплыло, как он так же неспешно, под пиво и чипсы, рассказывал когда-то свои армейские байки. — С нами случились... коллеги. Интересные у вас рабочие отношения. Теплые, если не сказать горячие.
— Мне квартиру сожгли, — громким шепотом в микрофон пожаловалась Настя. — Егор меня на руки, сам в окно вышел, я вверх смотрю — а там горит уже все.
— Чем жгли? Печатью? — сразу уточнил Лука, косясь на кабинет Павла. — Видели, кто?
— Ну не огнеметом же, — снова перехватил разговор Егор. — Нет, Настя не видела. Я понял — кто-то из наших приходил. Приезжай прямо сюда. Мы разворошили весь район, но удалось уйти через бывший пустырь — там теперь очень удачная стройка. На территорию не въезжай, за одним из ангаров какие-то фуры разгружают. Вроде бы вечер, но заканчивать не спешат. Встань у забора, подальше от въезда. Я спущусь сам. У тебя есть лежка за городом?
