Вот теперь амэнец меня действительно удивил, и дело тут было не только во снах:
— Радуша? Она — крейговка?
«Карающий» на мое изумление ответил понимающей улыбкой:
— Крейговка… Мой отец получил надел по последнему месту службы — в землях, которые стали принадлежать Амэну после очередной стычки с Крейгом. Наши с Радушой семьи оказались ближайшими соседями. Не скажу, что их это сильно радовало, но тесное соседство, так или иначе приводило к общению, а детям оказалось проще сдружиться, чем взрослым.
Я знаю свою невесту с малолетства, а когда, понял, что люблю Радушу не как сестру, отправился к ее родителям просить руки своей подруги.
Не скажу, что они этому сильно обрадовались, но и не огорчились — они, похоже, это предвидели. Мои же и вовсе отнеслись к такому обороту спокойно — Владыка не препятствует подобным бракам, да и отец считал, что невесту лучше выбирать в тех семьях, которые хорошо знаешь.
Казалось бы, все сложилось, как нельзя лучше, но вскоре Радушу стали донимать сны — ей снилась моя смерть, и она каждое утро просыпалась в слезах. Приглашенная к ней жрица сказала, что виной всему пророческий дар Радуши — хотя он и слаб, она не может совладать с ним. Отсюда и терзающие ее дурные видения. Жрица предложила помощь храма, и измученная снами Радуша решилась отправиться в Римлон.
Выслушав рассказ Рэдлина, я задумалась — пророческий дар, суля своему обладателю возможные несчастья, может легко превратиться в проклятье. Если же Радуша поддалась своим страхам, то легко могла принять морок за предсказание…
Я вновь взглянула на амэнца, ища на его челе знак скорой смерти, который мог бы подтвердить опасения его невесты, и, скорее угадав, чем увидев, движение за спиной Рэдлина, шепнула ему.
— Сбоку!
Воинская жизнь уже приучила амэнца не задавать лишних вопросов: услышав предупреждение, он мгновенно повернулся, поднимая щит. В тот же миг раздался короткий свист и глухой стук. Я заметила, как дрогнули придорожные кусты, а когда перевела взгляд на Редлина, то увидела, что он смотрит туда же, куда и я, а в его щите торчат две, выкрашенные в черно-алый цвет, стрелы.
Поймав мой взгляд, Амэнец зло и презрительно фыркнул.
— Второй раз эти ублюдки не нападут — смелости у них хватает лишь на то, чтобы бить исподтишка.
Я подумала совсем иное, но не стала перечить амэнцу. Лишь уточнила:
— А что означает окраска стрел?
Рэдлин поморщился так, точно у него зуб заныл:
— Ни много, ни мало — смерть «Карающим». Черный цвет, по мнению лесных недоносков, означает цвет наших сердец и крови, а красный намекает на цвет курток.
Я вновь посмотрела на размалеванные древки:
— А если этим стрелкам попадутся воины другого отряда… Те же «Доблестные»?
Амэнец недовольно передернул плечами:
— «Доблестные», госпожа, в Милесте покой Владыки охраняют, а такие, как я, по дорогам да заставам торчат. Наш глава в округе немало разбойничьих гнезд повывел, вот ублюдки и мстят нам так. Запугать пытаются, недоумки…
По той злости, что прозвучала в последних словах Рэдлина, я поняла, что разбойники если и не запугали воинов на заставе, то довели их до белого каления.
Рэдлин же, еще раз обложив ругательствами лесных стрелков, оборотился ко мне:
— Давайте оставим расспросы на потом, госпожа, и поторопимся. Скоро стемнеет.
Я не стала перечить амэнцу, ибо и сама хотела оказаться, как можно дальше от этого места. Знака смерти я на «Карающем» не заметила, но это не значило, что нам с ним ничего не грозило. Размышляя, я невольно запнулась на слове «нам», и невесело улыбнулась. Сейчас мне и Рэдлину грозила одинаковая опасность — глупо было бы думать, что разбойники, убив «карающего», решат пощадить меня. Плащ жрицы далеко не всесилен…
Мои опасения и недобрые предчувствия очень скоро воплотились в жизнь: всего через два поворота лесную дорогу нам с Рэдлином перегородило срубленное дерево. Мой попутчик тихо ругнулся, и только было собрался поворотить коня, как из придорожных кустов, преграждая нам путь, высыпали люди.
Ненавистники «карающих» сильно разнились между собой как внешностью, так и вооружением. Несмотря на бороды, я легко рассмотрела среди них обладателей как крейговских, так и амэнских черт, а их оружием были как рогатины с дубьем, так и мечи. Одежда же разбойников отличалась редкой пестротой: зачастую, пару латаным-перелатаным штанам составляла богатая, украшенная шитьем куртка или добротные сапоги. А вот слой грязи был одинаков и на обносках, и на снятом с чужого плеча великолепии…
Пока эти наблюдения вихрем пронеслись в моей голове, разбойники времени не теряли. Один из них, напяливший поверх засаленной бархатной куртки нагрудник «карающих», выступил вперед и заявил:
— Госпоже не следует нас бояться — в нашем лагере она будет дорогой гостьей, а вот тебе, «карающий», стоит вспомнить отходную молитву. Она, кстати, короткая.
Рэдлин промолчал, и я, покосившись на него, заметила, что амэнец то и дело посматривает на придорожные кусты. Сообразив, что ратник пытался просчитать, сколько лучников осталось в засаде, я вновь посмотрела на заговорившего с нами душегуба. Слово «дорогой» он произнес с такой откровенной насмешкой, что о намерениях сгрудившихся вокруг нас разбойников догадаться было легче легкого. Когда речь шла о жизни служителей, храмы предпочитали дать откуп, и лишь потом — воевать. Разбойники рассчитывали получить плату за мою кровь, да только я с их решением не была согласна…
Между тем разбойник, не видя сопротивления, совсем осмелел: сделав ко мне еще один шаг, он попытался ухватить мою кобылу за повод. Медлить дальше не имело смысла, и я, заставив свою смирную лошадку встать на дыбы, уже через миг послала ее вперед.
Столкновение с конской грудью стало для душегуба полной неожиданностью — он лишь успел взмахнуть руками и повалиться прямо под лошадиные копыта, но прорваться сквозь разбойников мне не удалось: один из них, вцепившись в мой плащ, попытался сдернуть меня с кобылы. Стараясь удержаться в седле, я крепче сжала ногами лошадиные бока, но тут второй нападавший вцепился мне в левую ногу. От его прикосновения меня передернуло, а травнический нож, будто бы ожив, казалось, сам прыгнул мне в руку. Я, не глядя, полоснула держащего мое стремя разбойника по пальцам. Остро отточенное лезвие разрезало людскую плоть не хуже, чем стебли растений — из образовавшихся ран тут же хлынула кровь, и нападавший, с криком:
— Сука! — отскочил в сторону.
В тот же миг я почувствовала, что и за плащ меня больше не держат. Обернувшись, я увидела подле себя Рэдлина — ударив одного из нападавших мечом по голове, ратник обернулся ко мне. Оскалился весело и хищно:
