Дорога выпрямилась, покатилась в долину, где дымила трубами деревня. Санти втянул ноздрями воздух и прибавил шагу.
– Пароль? – грозно спросили из-за камней.
– Седой пес.
– Проезжай.
Марк проскакал центральной улицей, остановился у дома старосты, снова назвал пароль – уже другой. У коновязи заметил Темкиного Каря, возле которого хлопотал Шурка.
– Княжич твой где?
– Там, к соседям определили, – кивнул мальчишка на массивный дом с резными ставнями.
В кои веки в королевской свите царило спокойствие. Порученец нашел капитана Георгия, тот сидел у окна и что-то писал неторопливо. Адъютант сдвинул лист, но Марк успел прочесть: «Любушка ты моя золотая, выпало отдохнуть…»
– Донесение от разведки. Отряд барона Легака.
– Давай. Можешь отдыхать. Через час – построение.
Порученец глянул вопросительно, и капитан усмехнулся:
– Узнаешь. Хорошее.
Марк вышел на крыльцо, пожмурился на весеннее, но еще холодное солнце. После такой дороги хотелось развалиться на чем-нибудь мягком и долго-долго лениться.
– Шурка, Санти обиходишь?
– Ага.
Марк перешел в соседний дом, цыкнув на голосистую шавку. На кухне возилась баба, и тянуло запахом свежеиспеченного хлеба.
Темка, скинув мундир, сидел прямо на полу, на полосатых домотканых половиках. Перед ним была расстелена карта, на углу которой спал кот.
– Что нового нашел? – спросил Марк, расстегивая форменные пуговицы.
– Смотри – если мы пойдем вдоль границы, сначала краем гор, а потом в обход Черных песков, то точно выйдем к Северному и Южному Зубу. Может, Крох туда и рвется, а?
На месте Южного Зуба лежал кошачий хвост, Темка сдвинул его пальцем.
– Не знаешь, что за построение сегодня? – спросил Марк, падая на застеленную кожухом лавку. Говорить про крепости он не хотел, сразу начинала ворчать застарелая злость на Эмитрия, что не уберег тогда друга.
Полосатый хвост снова лег поперек границы, дернулся недовольно. Темка хмыкнул и аккуратно завернул его коту под брюхо.
– Не-а. Спрашивал Александера, тот темнит. А папа как раз через час и будет. Может, речь скажут? Пламенную. Во-о-ду-шев-ля-ю-щу-ю, – выговорил по слогам. – Слышал же, не хотят солдаты в горы лезть, побаиваются.
– Не уверен, – вспомнил Марк посмеивающегося адъютанта. – Хотя речи не избежать, куда без нее.
Солдаты действительно опасались даррских гор: несколько успешных засад, которые организовали мятежники, добавили страхов.
– Папа вечером обещал рассказать про бои в горах, – сказал Темка, глядя, как кот снова выпростал хвост на южную крепость. – Ты уже обедал? А то пошли.
Бело-малиновый строй вытянулся вдоль улицы. Ближе к королю – свита, коннетабль с золотыми князьями. Эдвин против обыкновения не в темном камзоле, а в цветах Иллара. Марк понял: речью тут не ограничатся.
Вышел вперед коннетабль. Хоть и стар князь Кирилл, а голос его силен, как у молодого:
– Король наш желает отметить наградами тех, кто проявил доблесть в боях, преданность короне и мужество.
Эдвину подали бархатку, на которой сиял Золотой Щит. Марк услышал, как рядом выдохнул с восторгом Темка. Щит – награда не такая уж редкая, но сначала жалуется Бронзовый, затем – Серебряный и лишь после – Золотой. Бронзовый многие князья носят, а полных кавалеров насчитается едва ли с десяток.
– Князь Игарь Торн из рода Серебряного Оленя!
Встрепенулся Темка, зашептал жарко, не поворачивая головы:
– У папы первый Щит за ваддарскую границу, второй – за Адвара.
Зависть медвежьими лапами смяла Марка. Он бы тоже хотел сказать: «У моего отца…» Покосился на побратима: тот сиял, глядя, как награждают князя Торна.
– Ну вот, Игарь, будет Иллар гордиться еще одним полным кавалером Щита.
– Благодарю, мой король.
Темка все шептал что-то, а Марку хотелось крикнуть: «Замолчи!» К счастью, снова заговорил коннетабль; у короля в руках поблескивал Бронзовый Щит.
– Капитан Святослав Радан, барон из рода Снегиря!
Марк проводил барона взглядом. Уважают капитана Радана, но князю Лессу не забыть изматывающих допросов. «Что же я за урод такой, – подумал Марк, – и порадоваться ни за кого не могу».
– Княжич Артемий Торн из рода серебряного Оленя!
Вот она – неподдельная радость, теплой волной омыла сердце, защекотала в горле.
– Иди, ты что? – толкнул локтем окаменевшего побратима. Темка глянул на него непонимающе, снова на короля – и точно на крыльях вылетел.
– За доблесть и отвагу прими из рук короля орден Росса-покровителя.
– Благодарю, мой король! – Темка, кажется, чуть не пустил петуха от восторга.
Князь Торн с гордостью смотрит на наследника. А уж Темка так просто лучится, что весеннее солнышко. В глазах – хмель, губы непослушно в улыбку растягиваются, как не пытается княжич сдерживаться.
– Поздравляю, – шепнул Марк побратиму, когда тот вернулся в строй.
– Князь Маркий Лесс из рода Ласки!
Марк глянул удивленно, шагнул из строя.
В руках короля – орден Росса-покровителя. Громко, для всех:
– Ты заслужил эту честь, князь Лесс. – И тихо, только для своего порученца. – Ты достоин. Помни об этом, Марк.
Небывало долгая оттепель освободила поляну, но тут, ближе к опушке, снег еще прятался в тени деревьев. Девки, пристроившиеся на бревнах, захихикали, глядя, как Марк осторожно пробирается по тронутой вечерним ледком тропке. Что за племя, все им смешным кажется: и парни, волокущие из леса охапки хвороста, и солдаты, ошалевшие от долгого затишья. Королевский порученец, видно, тоже смешон.
– Смотрите, какой офицер молоденький! – громко сказала одна, и подруги – ну с чего, с чего? – засмеялись громче.
Марк не обманывался: про него это, деревенским девкам все, кто с аксельбантами, – офицеры.
– Что вы в одиночку по кустам прячетесь? Идите к нам!
Он чуть поклонился, благодаря за приглашение.
– Идите! – не унималась девка. – Мы частушки петь будем!
Снова захохотали. Вот ведь! Марк свернул к деревьям, проваливаясь в снег, добрался до склоненной ветром березы. Тут хорошо: можно спокойно смотреть на деревенское гулянье, а его самого от костра не видно.
Пламя уже расцвело, и девки теребили молоденького пастушка: ну начинай, давай же! Тот, даром что совсем малек, цену себе знает. Ждет, когда все утихомирятся, и только потом достает свирель. Марк и не знал раньше, что деревянная дудка может рождать такие звуки. Словно кружево плетет в вечернем воздухе, тонкое, воздушное. Его подхватывают девичьи голоса, вплетают свои нити. Первые песни – нежные, робкие, как начало весны. Потом свирель зазвучит веселее, недалеко и до плясок. А где пляски, там уже и частушки. Ох и забористые тут частушки слагают! Ничего, среди королевских солдат тоже свои мастера есть, найдут, чем ответить.
