– Об этом буду судить я. Теперь ступай. Сделай, как тебе ведено, и получишь свою награду.
Снова поклонившись, я повернулся и взял великана за руку. Я уже говорил, что ростом он был выше любого экзультанта, и тут я не погрешил против истины. Он чуть не дорос до Балдандерса, но зато был стройнее, моложе и подвижнее (так же молод, как и я, подумалось мне, в тот день, когда я покинул Цитадель через Дверь Мертвых Тел, унося с собой «Терминус Эст»). Чтобы пройти под аркой, ему пришлось нагнуться, но он шел за мной, как годовалый баран на поводу у мальчишки-пастуха, который приручил его, а теперь собирается продать какой-нибудь семье, чтобы те охолостили беднягу и откормили для своего праздника.
Коридор являл форму яйца, какие чародеи ставят стоймя на столе. Потолок его сходился высоким, почти заостренным сводом, стены были разведены овально, а под ногами он становился чуть более плоским. Госпожа Афета сказала, что в коридор не выходит никаких дверей, но по обеим стенам его тянулись окна. Это озадачило меня, поскольку я предполагал, что он огибает зал суда, который расположен в центре здания.
Я стал выглядывать из окон направо и налево, сперва из любопытства, чтобы оглядеть Остров Йесода, потом с легким трепетом, видя, как он похож на Урс, и наконец с изумлением. Ибо покрытые снегом горы и луга уступили место странным помещениям, будто из каждого окна я заглядывал в совсем другое здание. В одном из них я увидел просторный пустой зал, уставленный рядами зеркал, еще один, побольше, где на полках в беспорядке стояли книги, тесную камеру с высоким зарешеченным окном и соломой на полу и темный узкий коридор с рядом металлических дверей.
Повернувшись к своему спутнику, я сказал:
– Они ждали меня, это ясно. Я вижу камеру Агилюса, подземелье под Башней Сообразности и прочие места. Но они думают, что ты – это я, Зак.
Словно его имя разрушило какие-то чары, он бросился на меня, тряхнув длинными волосами и открыв горящие глаза. Он попытался разорвать оковы. Мышцы на его руках напряглись, будто были готовы вот-вот вырваться из-под кожи. Почти машинально я подставил подножку и бросил его через бедро, как учил меня давным-давно мастер Гурло.
Он упал на белый камень, точно бык, свалившийся на арене, и казалось, от этого удара вздрогнуло все здание; но в тот же миг он снова оказался на ногах, связанный или нет, я не разобрал, и пустился бежать по коридору.
Я ринулся за ним и скоро понял, что шаги его хоть и широки, но неуклюжи – Балдандерс и то бегал лучше, – а кроме того, ему мешали связанные за спиной руки.
Но не один он испытывал затруднения. Казалось, к моей хромой ноге прицеплена гиря, и наверняка наша гонка была для меня куда болезненнее, чем для него его падение. Окна – может, колдовские, а может, просто виртуозно сработанные – нависали надо мной, пока я ковылял мимо. В некоторые я заглядывал, по остальным лишь пробегал взором, но все они оставались со мной, в пыльном чертоге, что находится за, а быть может, под моим сознанием. Была там плаха, на которой я некогда заклеймил и обезглавил одну женщину, темный берег реки и крыша гробницы.
Я посмеялся бы над этими окнами, если бы уже не смеялся ради того, лишь бы не заплакать. Эти иерограмматы, правящие вселенной и тем, что за ее пределами, не только приняли другого за меня, но еще и пытаются теперь напомнить мне, никогда и ничего не забывающему, события из моей же жизни, и делают они это (насколько я мог судить) гораздо менее искусно, чем моя собственная память. Ибо, хотя учтены были все мелочи, в каждой картине присутствовала неуловимая неточность.
Я не мог остановиться, по крайней мере мне так казалось; но наконец я все же повернул голову, хромая мимо одного из этих окон, и рассмотрел его с пристрастием, как не рассматривал ни одно другое. Оно открывалось в летний домик в увеселительном саду Абдиеса, где я допрашивал, а потом освободил Кириаку; и в одном этом долгом взгляде на окно мне вдруг открылось наконец, что я видел все эти места не так, как видел и запомнил их лично, но глазами Кириаки, Иоленты, Агии и других. Я ощущал, например, глядя в этот летний домик, присутствие за рамой окна чего-то страшного и в то же время милостивого – себя самого.
Это было последнее окно. Сумрачный коридор закончился, и передо мной встала вторая арка, сверкающая солнечным светом. При виде ее я проникся той тошнотворной уверенностью, понятной лишь членам нашей гильдии, что упустил клиента.
Я бросился под арку и увидел, что он стоит, растерянный, в портике Зала Правосудия, в окружении толпы. В тот же миг он заметил меня и попытался протолкаться к главному входу.
Я крикнул: «Остановите его!», но люди расступались перед ним и явно собирались задержать меня. Мне показалось, что я попал в один из тех снов, которые снились мне в бытность мою ликтором Тракса, и сейчас я проснусь, задыхаясь, с Когтем, впечатывающимся мне в грудь.
Какая-то маленькая женщина метнулась из толпы и схватила Зака за руку. Он стряхнул ее, как встряхивается бык, чтобы избавиться от дротиков в боку. Она упала, но вцепилась ему в лодыжку.
Этого оказалось достаточно. Я поймал его, и хотя здесь, где жадное притяжение Йесода почти не уступало притяжению Урса, я снова стал колченогим, но все же был силен, а он – скован. Взяв Зака рукой за горло, я согнул его как лук. Он сразу обмяк, и тем таинственным чувством, которым мы ощущаем намерения другого человека, стоит лишь прикоснуться к нему, я понял, что он больше не в силах сопротивляться. Я отпустил его.
– Драться не буду, – произнес он. – Хватит беготни.
– Хорошо, – сказал я и поднял на ноги женщину, которая помогла мне. Тут только я узнал ее и почти машинально глянул на ее ногу. Нога была совершенно здоровой, то есть полностью зажила.
– Спасибо, – пробормотал я. – Спасибо, Ханна.
Она смотрела на меня, вытаращив глаза:
– Я думала… Мне показалось, ты – моя хозяйка…
Мне часто приходится силой воли удерживать голос Теклы. Сейчас я позволил ему раздаться. Мы сказали еще раз:
– Спасибо, – и, улыбнувшись ее замешательству, добавили: – Ты не ошиблась.
Качая головой, она скрылась в толпе, а я краем глаза увидел, как высокая женщина с черными локонами появилась в той самой арке, откуда вышли мы с Заком. Даже спустя столько лет я безошибочно узнал ее, безошибочно и сразу. Мы попытались вспомнить ее имя. Оно застряло в нашем горле, и мы остались немы и бессильны.
– Не плачь, – сказал Зак, и его низкий голос прозвучал как-то по-мальчишески. – Не надо, пожалуйста. Уверен, все будет хорошо.
Я повернулся к нему, чтобы объяснить, что не плачу, и почувствовал слезы на собственных щеках. Если я и плакал раньше, то лишь таким малолеткой, что едва помню это – ученикам положено сдерживать слезы, в противном случае остальные затравят их до смерти. Текла иногда плакала, а в своей камере – довольно часто, но я только что увидел Теклу.
