Сестры переглянулись. Взоры их были долгими и глубокомысленными.
— Он не понимает, Сэтлл, — холодно-грустно заметила Иглл.
— Не понимает, Иглл, — кротко вздохнула Сэтлл.
— Что ж, — Иглл откинулась в гамаке с изнеможенным видом, словно силы оставили ее после изнурительных объяснений с тупоголовым варваром. — Я постараюсь объяснить ему еще раз. Так, чтобы он понял. Для снятия действия Чаши Бессмертия, милый мой Конан, нужно совершить не меньше усилий, чем требовалось для ее изготовления. Таков один из основных законов магии, упрямый и неблагодарный киммериец. Поскольку тебе нужно, чтобы заклятие было снято, ты и должен потрудиться над этим. Прежде всего, неразумный варвар с Севера, ты должен добыть волосы сорока девственниц. Длина их должна быть не менее одного локтя и срезаны они должны быть у самой головы.
Если среди сорока хотя бы одна обманет тебя и окажется не девственной, ничего не получится. Добыв волосы, ты должен будешь сплести из них прочную веревку длиной в сорок локтей. Сплетая ее, при каждом движении пальцев ты должен повторять магическое заклинание, которое мы тебе скажем. Этой веревкой ты должен будешь обмотаться вокруг себя восемь раз, когда мы приступим к снятию заклятия. Но это еще не все! Одной веревки из волос девственниц мало. Ты должен пойти на кладбище ровно в три часа ночи и разрыть три могилы. Могилу младенца, не достигшего двух лет, могилу старика, перешагнувшего столетний рубеж, и могилу…
— Довольно! — Конан решительно рубанул рукой воздух перед лицами сестричек. — Про разрытые могилы я выслушивать не намерен! Хватит с меня и сорока девственниц.
Круто развернувшись, киммериец большими шагами устремился в дом. Некрасивая служанка выронила поднос с обедом, который несла больному Майгусу, — так сильно Конан хлопнул входной дверью. Не обращая на ее охи и причитания никакого внимания, он прошел вдоль галереи, рывком открывая каждую дверь. А вот и то, что ему нужно! Оружейная, где в первый день его прошлого пребывания здесь Иглл так вдохновенно рассказывала ему о развешанных по стенам великолепных смертельных игрушках… Конан снял со стены меч — тот самый, грозный и древний меч, меч-божество, которому приносились человеческие жертвы в древней Гиперборее и вокруг которого, как вокруг алтаря, кружились перед битвой в неистовой, разогревающей кровь пляске северные воины. Варвар сжал серебряную рукоять, наслаждаясь тем, как удобно и прочно вошло оружие в его правую ладонь. Словно спохватившись, Конан похлопал левой рукой по рукояти собственного меча, как всегда висевшего у него за поясом.
— Не обижайся, братишка, — пробормотал он. — Я не предал тебя. Этот древний красавец нужен мне совсем ненадолго.
Подумав, Конан снял со стены еще и секиру с блестящим, хорошо наточенным лезвием и взял ее в левую руку.
— Хоть это и женское оружие, как убеждала меня малышка Иглл, но в моей руке, я думаю, штука эта будет не менее хороша и послушна, чем в руках бешеных амазонок…
Выйдя из дома, Конан оглянулся по сторонам с видом грозным и непреклонным, словно воин перед поединком с могучим врагом. Меч одновременно и тяжелил руку, оттягивая ее вниз, и наполнял тело удивительной легкостью и искрящейся силой. Киммериец вспомнил слова Иглл о замечательном оружии: владеющий им, служит ему, является послушным исполнителем высшей его воли.
Он усмехнулся.
— Посмотрим, кто кому послужит на этот раз! А ну-ка, грозное божество, поведай мне свою волю. Посоветуй, с чего начать! Что-то моя ладонь невыносимо чешется… Я уверен, тебе так же противно это магическое гнездышко, как и мне.
На глаза ему попался плющ, облепивший фасад дома. Он давно уже раздражал его своей густотой, какой-то наглой жизненностью и багровым оттенком листьев. Тремя взмахами секиры Конан перерубил стебли у основания. Растение с укоризненным шорохом сползло вниз по стене, образовав у ног его большой бесформенный ворох. Впрочем, лучше бы оно оставалось на своем месте: кусок стены, заслоненный прежде густой листвой, оказался еще более обшарпанным и жалким, чем части дома, открытые для обозрения.
— Не уверен, правильно ли я начал… Такую рухлядь даже громить противно. Шепни-ка мне свою волю погромче, чтобы не было ошибки!
Меч, который пока бездействовал в его руке, тихонько вибрировал со звенящим звуком, но какова именно его высшая воля, разобрать было непросто.
Широко размахнувшись, Конан ударил той же секирой по прекрасному витражу из аквилонских стекол на высоком окне. Он успел вовремя отскочить в сторону, иначе посыпавшиеся вниз крупные и мелкие осколки могли бы серьезно поранить его не защищенную ничем голову и шею. Конан хотел точно так же расправиться со вторым окном, но его остановили испуганные крики за спиной.
— Во имя Митры! Что ты делаешь, варвар?! — кричали ошеломленные и испуганные сестры, прибежавшие на звук разбиваемого стекла.
Они держались за руки, словно два ребенка. Насмешливость, ирония, спесь — все бесследно исчезло с побледневших и вытянувшихся лиц.
— Что я делаю? — весело переспросил варвар, обернувшись к ним. — Разве вы не видите? Я собираюсь разнести к Нергалу все ваше змеиное гнездышко! Вы что-то имеете против? Как только от этого проклятого дома останутся одни развалины, я сделаю знаете что?.. Вот этим славным мечом, — он потряс сияющим на солнце и трепещущим в его руке, словно огромная живая рыбина, лезвием, — вот этим древним божеством, чью волю я сейчас послушно исполняю, я отрежу ваши черные гривы и сплету из них веревку.
К сожалению, вас трудно назвать девственницами, да и веревка получится короткой, но, тем не менее, она будет прочной, уверяю вас. Затем каждая из вас, как маленькая напакостившая девочка, получит сорок ударов этой веревкой пониже спины. Сорок — ваше любимое число, не так ли?.. Вашего больного отца я, так и быть, не трону. Хотя и следовало бы: за то, что мало порол в детстве своих игривых дочурок, своих выдумщиц, и мне теперь приходится наверстывать! Что, побледнели?.. Зовите слуг — я подожду, пока все они не сбегутся на вашу защиту! Не забывайте только, что пепельная грязь на моей коже, которую вы отказались смыть, обратит ваших слуг и стражников в трепещущих зайцев!..
Конан ожидал всего чего угодно: гнева, негодования, возмущенных воплей, слез раскаянья, униженных просьб о пощаде. Но только не того, что случилось на самом деле. Молча переглянувшись, сестры неожиданно расхохотались. Они смеялись искренне, раскованно, самозабвенно, то и дело взглядывая друг на друга и с каждым взглядом взрываясь еще более буйным и звонким хохотом.
Киммериец ошеломленно опустил секиру и приоткрыл рот. Он пытался понять, не истерический ли это смех, не безумные ли вопли двух одновременно сошедших с ума — и без того зыбкого — изнеженных и избалованных чудачек. Но нет, смех был настоящим. Не наигранное, но искреннее веселье звучало в нем. Грозный меч притих и замер в его руке.
