— Я в самом деле не могу сказать, какое воздействие порошок цветка смерти оказал бы на меня, — сказал Глаз, — но одно знаю точно: я не стал бы мертвым человеком.
— Ах, ну да... а ты уверен, что теперь опасность миновала?
— Ганс, ни в чем нельзя быть уверенным, пока мы находимся внутри Корстиковой берлоги. Но я уверен, что верианская пыльца тебе больше не повредит.
— Ага. Тогда давай посмотрим, что там у нас.
— У нас? Там нет ничего, что пригодилось бы мне, в этом можно быть уверенным!
В коробочке были два кольца — те самые два кольца, — а также малахитовая подвеска на довольно тяжелой золотой цепи, которая выглядела весьма дорогой; три кольца с тигровым глазом, которые пришлись бы впору изящной женщине; и пара серебряных серег с ониксом и нефритом. Менее интересными находками представлялись три маленьких белых камушка, похожих на гальку, и крошечных коробок с песком.
«Неплохо, — мурлыкал про себя Ганс. — Остальные вещички примиряют с дурацким песком и галькой!»
Он рассовал блестящие побрякушки в разные потайные кармашки на своей одежде и решил оставить шкатулку на месте. Но, подумав немного, пришел к мысли разобрать ее, чтобы убедиться, что не упустил никаких тайничков.
Напрасно. Все его изыскания привели лишь к полному разрушению красивой шкатулочки из тикового дерева, отделанной золотом и кожей.
— Ну, теперь отнесу все это Аркале, и, если вещички не заколдованы, мне кое-что перепадет.
— Аркала? А разве он еще жив?
— Жив и здоров.
— Я думал, Корстик давно убил его, — сказал Глаз и мрачно добавил:
— Или еще что похуже.
— Стало быть, Аркала более могуществен, чем тебе казалось. Кроме того, у меня будет кое-что и для Катамарки — его собственные уши после того, как я их отрублю!
— Бедный Ката-как-его-там. Я-то видел, как искусно ты умеешь рубить!
Шедоуспан очень медленно поднял голову вверх, чтобы посмотреть на своего компаньона.
— Глаз? Ты случайно не знаешь, как бы мне отсюда выбраться?
— Может, и знаю, — сказал Глаз, и Ганс вздохнул, заметив, что странное существо вновь заговорило с притворным смирением.
— Ну…
— Но я не вполне уверен, заслуживаешь ли ты дальнейшей помощи, — заметил Глаз с нескрываемым раздражением.
— Друг мой! Как ты можешь так говорить?
— Ты, со своим характером, напоминающим боевой топор, даже не удосужился спросить меня, как случилось, что я всего лишь Глаз и как я здесь оказался.
Ганс вздохнул, сдаваясь, и задал требуемый вопрос.
— Я рад, что ты спросил. Видишь ли, я был красивым молодым человеком, во всяком случае, мне все так говорили. И был один здоровенный безобразный верзила по имени Тулса Дум, приходившийся Корстику, кажется, кузеном, и, кроме того, в дело была вовлечена его жена, его дочь и его любовница.
— Чья?
— Чья кто?
— Чья жена, дочь и любовница? Голос Глаза сделался настороженным.
— А это имеет значение?
— Не для меня. Но, готов поспорить, для них это имело значение.
Глаз внезапно запрыгал вверх и вниз.
— Верно! Как это верно! Как трагически верно!
И он принялся разворачивать перед Гансом запутанную, волнующую и горестную картину, в которую были вовлечены личности по имени Тулса Дум, Корстик, Сателла, рыцарь с красными крестами. Мститель, трижды проклятая ведьма по имени Тарамис, безликое существо, называемое Железный Лорд, и еще одно, с отвратительным именем Оглан Не-Маг, некто, кого звали Роллан Ребенок, и чудесный, добрый, чувствительный и невинный человек по имени Афорислан, который был настолько безупречным индивидуумом, что Гане стал подозревать, будто именно его теперь зовут Глазом; в истории упоминалась битва, не завершившаяся чьей-либо победой, дуэль чародеев, в которой не было ничего захватывающего для Ганса из Санктуария, а также другие события, о которых он никогда не слышал, едва ли мог услышать в будущем и нимало не сожалел об этом. История струилась, изгибаясь прихотливыми зигзагами, подобно рыскающему бегу ищейки, и становилась все причудливее. Она длилась и длилась, не собираясь приходить к развязке, а именно: когда и чьим именно темным колдовством человек был превращен в Глаз.
В конце концов терпение Шедоуспана лопнуло, и он имел глупость сказать об этом.
Не удостоив реплику Ганса каких-либо комментариев, Глаз рассерженно и гордо удалился с большой скоростью.
Шедоуспану еще никогда не случалось оказываться в столь глупом положении, как в тот момент, когда он начал выкрикивать извинения, обращенные к бестелесному глазу.
Тот смягчился и вернулся, предварительно выдержав паузу, достаточную для того, чтобы Ганс еще больше устыдился.
— Мудрость, — высокопарно изрек он, — состоит в том, чтобы знать, когда извиниться.
«Как хорошо, что я теперь это знаю», — подумал Шедоуспан и вновь заикнулся о возможности покинуть подземное убежище мертвого чародея.
Получив, во-первых, изрядную порцию извинений и, во-вторых, вежливо сформулированную просьбу, Глаз снизошел до нужд компаньона.
— Только подожди минуточку, — сказал Шедоуспан и расхрабрился настолько, чтобы вернуться в святая святых Корстикова убежища и захватить со стола сосуд с кислотой. У него было некое предчувствие: если бы Мигнариал была рядом, подумал он, она обязательно посоветовала бы ему сделать это.
Блуждающий Глаз показал своему новому другу путь к выходу. При этом Гансу пришлось еще немало прошагать по подземным коридорам и спуститься еще по двум лестницам. Всю дорогу Ганс проявлял повышенную осторожность по отношению к ноше, которую сам на себя взвалил — громоздкому и тяжелому сосуду со смертоносной жидкостью.
Шедоуспан не поверил своим глазам, когда, распахнув осклизлую и полусгнившую дверь, вдруг почувствовал дуновение свежего ночного ветра и вышел на поверхность у самого подножия длинного Городского Холма, озаренного сиянием полной луны. Он огляделся вокруг, задаваясь вопросом, какое же пространство под этим холмом изрыл Корстик... и сколько же лиг довелось Шедоуспану прошагать в эту ночь. Ему казалось, что он провел в этом жутком подземелье не меньше месяца, наполненного ужасом, безумием и болью, но, судя по положению луны, ночь была на исходе.
— Хорошенько запомни, где мы находимся, — велел Глаз, — и закрой дверь.
Ганс послушно огляделся, отмечая в памяти ориентиры, и захлопнул деревянную дверь в небольшой возвышенности у подножия длинного холма. В ту же секунду дверь исчезла, и на ее месте возник низкий куст, широко раскинувший колючие ветки.
— Неверно полагают, — назидательно заявил Глаз, — что все чары колдуна умирают вместе с ним.
