– Да что его слушать, – ухмыльнулся Лука. – Делай, что надо – да и все. Ишь, зверья ему жалко! Да полно его в тайге-то, что жалеть-то его! Всяк злак на пользу человеку – вот и зверье…
– А тебя, Лука, что жалеть? – тихо спросил Егор. – Чего ты стоишь? Вот ежели б кто-нибудь твою шкуру за трешницу содрать пожелал? Чай, полно вас, таких, в деревне-то?
Мужики зашумели уже едва ли не хором.
– Ты, Егорка, говори, да не заговаривайся! – рявкнул Кузьма. – Удумал – человека с тварью ровнять!
– У человека, чай, душа…
– Ишь ты! – кричал Лука громче всех. – Чего я стою?! А сам-то ты!
– Ишь, как разобрало-то вас, – вдруг покрыл все голоса голос Федорова Игната. – Душа! Да души, будет вам известно, нет ни у человека, ни у скота. И все мы совершенно одинаково сдохнем – и черви сожрут. Это точно выяснили люди поумнее вас. Так что живи-веселись, гуляй, пока живется, а на всю эту блажь наплюй. Это, верно, старообрядцы вас научили грехи разбирать? Молодцы сектанты, а вы – трусы! На царствие небесное понадеялись? Нет уж, там, на том свете – нет ничего, одна голая пустота, так что здесь жить не бойтесь! А то – не пожалеть бы потом, что удачу упустили.
В трактире стало тихо.
– А Бог-то? – робко спросил Антипка в наступившей тишине. – Накажет, чай…
– Бога боишься – в церковь сходи, – усмехнулся Игнат. – Отговейся, исповедайся, свечку поставь. Покайся – простит Бог-то. Бог всех прощает. А если грешить тебе страшно – каяться не забывай. Полегчает.
Кто-то нервно фыркнул.
– И то, – сказал Лука. – Вон Антоха-то Елшин на что был к Богу усердный – а горловую болезнь подцепил и поминай, как звали! А Гришка Рваный – уж первый вор, да и не убивец ли – живет себе и хоть бы что. Ничего ему не делается. И покаяния в ём особенного не заметно.
– А ты что думал? – насмешливо сказал Игнат. – Да ты вокруг посмотри! Иной елод пошустрее отца с матерью продал, родного брата в острог упек, собственного ребенка затиранил – и ничего. Сладко ест, крепко спит и горя не знает. Были бы деньги – совесть не понадобится. А вы из-за ерунды трясетесь – то зверья им жалко, то воду в реке, будто воды там мало! Еще деревьев в тайге пожалейте. Дурни вы!
– Точно говоришь! – Кузьма хлопнул ладонью по столу. – Глызин-то по пятерке платит за шкурку, а лесорубам-то – по целковому в день! Самое время зажить-то! А ты, Игнат, чудак-человек, крутенек, да пра-ав! Прав! Пока живем – все возьмем! Терема в Прогонной построим, да чтоб под железом! Чтоб ему пусто! Да пропади он, лес этот, пропадом!
Егорка совсем забился в угол. Ростки зла вытягивались прямо на глазах. Чистому лесу вокруг Прогонной приходил скорый конец – чистый лес должен будет сдвинуться дальше на восток, на север, за Хору… Или… Государь прав, как всегда прав. Купчина должен уйти. Это надолго остановит людей.
Охота. Егор вспомнил мокрые закоченевшие тушки соболей и явственно представил себе Игната, с удовольствием ерошившего мертвый мех. Скоро мертвыми и закоченевшими станут другие – те, кто не мог подумать, не успел пожалеть… За что? Разве мы мало им давали? Мало рыбы в Хоре, оленей, зайцев, мало грибов, брусники, морошки, гонобобеля, мало деревьев – мало своей крови им отдали? Выводили из лесу их детей, выводили их самих, когда им случалось заплутать на охоте – они не замечали. Присматривали за их посевами, присматривали за скотом, придерживали рысей и волков – и вот к чему все пришло.
Люди отблагодарили лес так, как люди всегда благодарят лес.
Егорка вспомнил заросшую лесом заимку, которая лет сорок назад оказалась на пути большой Охоты. Деревца, проросшие на провалившихся кровлях, человеческие кости, объеденные добела… Сыпняк. Лес поглотил людское жилье без остатка.
Здесь, в поселке на тракте, так не будет. Здесь будут боль и смертные муки, безнадежные попытки выкарабкаться, земской лекарь, шатающийся от усталости, ужас – и все, что сможет, разбежится от проклятого места. Но смогут немногие… а проезжающие будут останавливаться в других местах… или разносить заразу дальше… Так лес испокон веку защищал себя.
Справедливо. Они сейчас честно зарабатывают Охоту. Почему же душа болит?
Нет, я все-таки попробую.
Впервые в жизни и в первый раз за все время пребывания среди людей, Егорке захотелось выпить водки так же, как здешним мужикам. Нынче они пили много, бестолково болтали, спьяну задирались друг к другу… Их багровые обессмыслившиеся лица стали омерзительны – все на них нарисовалось: жадность, жестокость, равнодушие… Устин Силыч хлопотал, сладенько улыбаясь – радовался прибыльному дню; Игнат сидел на стуле, развалясь, хозяином, смеялся, бросал на стойку целковики – и мужики смотрели на него с завистью и жадным вниманием. Во всех глазах были целковые – только целковые.
Без души.
Выйдя из трактира, Егорка столкнулся с Федором лицом к лицу. Проходя друг мимо друга, они обменялись долгими взглядами.
«Вот ты какой, Федор Глызин… – подумал Егорка грустно. – Хорош. Силен, красив… Девичья сухота… Это от тебя, значит, все живое бежит и хоронится… Такая казистая плоть – а нутро гнилое, жаль-то как! Был бы ты кривым-горбатым, облезлым да мерзким – на сколь проще было бы… Что ж мне делать с тобой? Неужли в болото заманивать иль зверей травить на тебя? И на что тебя сюда принесло, на что? Жил бы в городе своем и помер бы в городе – город бы тебя упокоил, а лесу худо от тебя…»
«Сопляк, – подумал Федор свысока. – Только и дела, что рыжие лохмы да зеленые глазищи – девок смущать. Кабашный забавник, шут гороховый. Так и ходит со скрипкой своей, будто боится, не украл бы кто… да кому она нужна, твоя скрипка!» Чем больше он думал о Егорке, тем больше раздражался, а почему раздражался – не понимал. Из-за непонимания решил, что просто бесят его бездельники-забулдыги да бессребреники, у которых одно дело – пьянчуг веселить.
И постарался больше об этом не думать. Думы вообще такая вещь – чем меньше, тем лучше…
Он зашел в кабак, усмехнулся, увидав Игната среди деревенских мужиков. Жаль было звать его – ладно шло дело – но позвал. Игнат так встал да подошел, будто и не пил вовсе.
– Как тут у нас дела-то? – спросил Федор. – Вроде ладно?
– Куда лучше, – отозвался Игнат, ухмыльнувшись. – С рабочими больше нехватки не будет у нас. Они ж душу заложат за четвертную бутыль, сам знаешь. Зеленых чертей не боятся, а уж леших-то…
Федор кивнул.
– Я с отцом Василием договорился, чтоб завтра молебен отслужить, – сказал он весело. – Жаль, похолодало, мжица мжит… Снег бы не пошел.
– Да и по снегу любехонько, – рассмеялся Игнат. – Они и не учуют холода с похмелюги-то…
