Час от часу не легче. Ручной змей? Зимич закрыл лицо руками.
— Брось, — колдун положил руку на его согнутую спину, — предупрежден — значит вооружен.
— Скажи… — выговорил Зимич еле-еле, — сколько мне осталось?
— Чего тебе «осталось»?
— Сколько я еще буду человеком? Когда я должен превратиться в змея?
— Ты превратишься в змая, как только захочешь, — просто ответил старик.
— Как?
— Очень просто. Возьмешь и превратишься.
— А… а если я не захочу?
— Тогда не превратишься.
Зимич отнял руки от лица и посмотрел на колдуна, хлопая глазами.
— Закрой рот, ворона влетит, — старик захихикал. — А ты что думал?
— Я думал… Я думал… — радость постепенно вливалась в сердце, перехватывая дыхание.
— Но все почему-то хотят. Я не знаю почему. Может, и ты захочешь. Даже наверняка захочешь. На ладонях человека записана вся его жизнь. Молнии сожгли весь рисунок. Стерли твою жизнь.
Зимич не дыша медленно покачал головой, боясь спугнуть удачу, и пропустил мимо ушей непонятные слова о рисунке на ладонях.
— Дедушка, — прошептал он, — а ты не обманываешь меня?
— Я, случается, обманываю людей для их же блага. Но не теперь.
— И я не превращусь в змея?
— Кто тебе сказал? Я сказал: «если не захочешь». Не так-то это просто — не захотеть.
— Я не захочу! — Зимич прикрыл глаза.
— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, — улыбнулся колдун, — не было еще того, который не захотел.
— Значит, я буду первым, — ответил Зимич.
— Когда-нибудь тебе захочется стать сильней, чем ты есть. Быстрей, чем ты есть. Когда-нибудь тебе захочется убить того, кто сильней тебя.
— Мне еще никогда не хотелось кого-нибудь убить, — пробормотал Зимич.
— Потому что ты не знал, что можешь это сделать. Это совсем другое. Быть змаем — это могущество. Кто способен отказаться от могущества?
— Мне не надо могущества… такой ценой.
— Ну и хорошо. На этом и порешим. — Колдун похлопал Зимича по плечу, пряча улыбку в длинных седых усах. — Мне гораздо интересней, кому понадобился ручной змай.
Колдун отодвинулся от Зимича и задумчиво ковырнул что-то на камнях очага:
— Я очень хочу это узнать.
— Зачем? — Зимич посмотрел внимательней: два обугленных бугорка на камнях, похоже, когда-то были его хлебом и сыром. А ему как назло вдруг захотелось есть.
— Как это «зачем»? Настоящий, сильный змай — это оружие, почище самострелов и даже камнеметов. Кто ж откажется иметь ручного змая? Но не всякий может змая разбудить и отогреть. И не всякий сможет его кормить. Только сильные мира сего могут иметь ручного змая. Очень сильные. Чтобы сила змая не могла повернуться против них.
— И что, у кого-то уже был ручной змей?
— Пробовали. Но напрасно. Змай рвал цепи и убивал кормильцев. Значит, тот, кто хочет сделать тебя ручным змаем, уверен, что ему нечего опасаться. Почему?
— Я не знаю, — Зимич попытался отковырять бывший кусок хлеба от камней, но напрасно: тот рассыпался угольками.
— Не иначе злой дух пробрался в наш мир, чтобы погубить его… — шепотом сказал старик.
— Дедушка, ты же умный человек. Неужели ты веришь в злых духов? — усмехнулся Зимич.
— Верю? Нет, я не верю. Я часто вижу злых духов. Мне незачем в них верить. Там, во мраке чужого мира, колдуну грозит много опасностей. Есть добрые и мудрые духи, дающие мне силу. Есть слепые и глупые духи, которые дают силу, но мало и неохотно. А есть злые духи. Добрые духи зажигают путеводные луны, чтобы я не заблудился во мраке чужого мира. А злые духи рождают ядовитые желтые лучи, губительные для любого, кто осмеливается заглянуть за границу миров. Вечный Бродяга не боится ядовитых лучей. И змаи не боятся тоже. Любой гад, как и росомаха, живет в двух мирах, но гада нельзя приручить и сделать проводником, как росомаху. Духи боятся гадов и росомах. Все, кроме добрых, конечно.
— А почему колдуны приручают ворон? Вороны тоже не боятся ядовитых лучей?
— Ворон приручают слабые колдуны. Те, кто не может повелевать бурями, а лишь гадает или чародействует. Они не ходят к таким сильным духам-покровителям, как я. Они ищут встреч со слепыми духами.
— А колдуны-врачеватели?
— Истинные врачеватели не могут без росомахи. Там, в чужом мире, им нужна телесная оболочка, и росомаха помогает ее найти. Но врачеватель обходится малым, ему не нужен сильный дух-покровитель.
— Расскажи мне еще о духах, — Зимич зевнул, — я же никогда не стану змеем. А значит, никогда не увижу того мира. А мне интересно.
— У каждого свой путь. Может быть, ты захочешь стать змаем не от злости, а от любопытства. Только чтобы одним глазком взглянуть на тот мир… А? — Колдун улыбнулся.
— Нет. Не захочу. Расскажи про злых духов. Я всегда любил страшные сказки на ночь.
— Хорошо. Я постелю тебе шкуры прямо здесь, у очага. Тут будет тепло до утра. Постой, ты же хочешь есть! А я спалил твой ужин!
— Ничего, — вздохнул Зимич, — я как-нибудь. У меня оленина осталась. Немного.
— Нет-нет! — колдун поднялся на ноги. — Погоди.
Он сунулся за занавеску в углу избушки и вернулся с кринкой в руках:
— Вот, тут простокваша и хлеб. И масло у тебя оставалось. Бери-бери, я сегодня уже ел.
— А завтра?
— Завтра будет новый день.
Зимич спал очень крепко, но сны его были такими ясными, что походили на явь. Ему снились злые духи с фонарями, источающими ядовитые желтые лучи. Во сне он закрывался от них ладонями, и ему казалось, что свет прожигает их насквозь. Ему слышались тяжелые шаги прямо над головой, и он удивлялся: не слишком ли громко топают бесплотные духи? И Зимич поглубже зарывался в пахшие кислым шкуры, чтобы не слышать этих шагов и не видеть ядовитых лучей.
К утру угли в очаге еще не остыли — так много их было, — и Зимич проснулся в тепле. Сквозь мутный пузырь, затянувший махонькое окошко, струился тусклый свет: рассвело. Зимич потянулся и зевнул: теперь, когда он выяснил самое главное, пора подумать о том, как жить дальше. В Лесу ему не место, значит, надо подаваться в Хстов. Наверняка булочник давно забыл о шалопае, соблазнившем его дочь. А может быть… Может быть, ну его, этот Хстов? Может быть, настало время вернуться в Горький Мох? Жить тихим философом-отшельником, жениться на какой-нибудь местной красотке, сидеть по вечерам в саду и любоваться закатами? Писать стихи и сказки. Мама обрадуется. Да и отец, наверное, тоже.
С тех пор как в двенадцать лет Зимич уехал учиться, он ни разу не помышлял о возвращении домой. Приезжал на каникулы и, изнывая от скуки, стремился обратно в город. К друзьям, шумным попойкам, задушевным разговорам до утра, к возлюбленным (каждый год разным) и прекрасным незнакомкам. А теперь, лежа на земляном полу и кутаясь в засаленные медвежьи шкуры, глядя на затянутое пузырем окошко, на закопченный потолок, с которого клочьями свисала сажа, на кое-как прикрытый дымоход в дырявой крыше, Зимич вдруг вспомнил свою детскую с окошком, выходившим на восток. Душистый горошек, увивший стены дома. Кровать с кованой спинкой в виде сказочных зверей и птиц. Зеленую изразцовую печь в углу, где зимними вечерами воет огонь, но нет дыма. Вспомнил кухню перед праздником Долгих ночей, когда мама, сестра и кухарка втроем колдовали над плитой и с раннего утра оттуда доносились умопомрачительные запахи.
Хотелось есть.
Зимич поднялся и поискал глазами умывальник. Но, похоже, колдун умывался снегом… Выйти на улицу Зимич побоялся: средь бела дня его сразу увидят охотники.
— Дедушка, — шепотом позвал он, подойдя к тряпичному пологу, — дедушка, уже утро…
Никто ему не ответил.
— Дедушка, — шепнул Зимич погромче.
И вдруг молчание старика показалось Зимичу странным. Он не сразу понял, в чем эта странность, и еще с минуту постоял, прислушиваясь. А когда понял, рывком откинул полог в сторону: в тишине зимнего дня не было слышно дыхания колдуна.
Истлевший от времени лен не выдержал: половина занавески упала к ногам. На узком дощатом ложе, едва прикрытом соломенным тюфяком, лежал мертвый старик, открытыми глазами глядя в потолок. Шкура, служившая ему одеялом, сползла вбок и теперь едва прикрывала только тощие босые ноги старика.
