Ознакомительная версия.
— Господин!.. прошу Вас, идемте со мной!
Ответа на этот истошный крик, раскатившийся кувыркающимся эхом по огромной зале, не последовало. Кричавший замер, закусив губы, мучительно раздумывая, стоит ли вновь взывать к тому, кто не возжелал явиться. Но вспомнив, что привело его в столь неподходящий час, гостем незваным и — он знал об этом — желанным не более, чем чума, он яростно блеснул единственным глазом и возопил еще громче:
— Господин!… Где Вы?!..
Тихий вздох прошелестел под неразличимыми во тьме сводами залы… едва уловимое раздражение и обидная снисходительность были в этом вдохе. Кричавший замер, сжавшись, на пороге, тщетно вглядываясь темноту. Через секунду после этого он снова закричал — на этот раз от боли. От непереносимой боли в единственном глазу, потому что вспыхнувший в зале свет ударил по нему ослепительно-белоснежным хлыстом, прожигая до самого дна. Сквозь слезы пришедший различил того, кого так самонадеянно потревожил. Под самым потолком зависло тело, напряженное, натянутое как струна — выгнутая грудь, запрокинутая голова и руки, опущенные вниз, с ладонями согнутыми подобием чаш. Названный Господином неспешно открыл глаза, с сожалением вздохнул и встряхнул небрежно кистями — его кровь, стекавшая из витых порезов на запястьях в чаши ладоней, выплеснулась в воздух и застыла в нем темно-карминными сгустками. Затем он так же неспешно спустился и направился к пришедшему.
— Фолькет… — он говорил тихо и чуть ли не грустно. — Поверь, мне было бы жаль лишиться такого слуги как ты. Но поверь также, что создать голема такой же толковости мне не сложней, чем тебе — почесать затылок в минуту раздумья. Или по-твоему этот ритуал настолько ничтожен, что ты позволил себе прервать его за минуту до завершения своими воплями?.. Или по-твоему моя кровь создана для того, чтобы творить из нее всякие пустяки, вроде вот этого?..
Через мгновение один из сгустков распался на сотни мелких капелек, каждая из которых обратилась осой, вооруженной тонким стальным жалом. Звонко жужжащий рой окружил несчастного цверга… вскоре на его лице, руках, шее появился странный, причудливый рисунок. Впрочем, приглядевшись внимательнее, можно было различить буквы шаммахитского алфавита, кудрявые и затейливые, они складывались в слова, а слова — в назидание, повторяющееся несколько раз — «Не тревожь Господина понапрасну». Фолькет даже не делал попыток отмахнуться от ос, с ужасом глядя на оставшийся кровавый сгусток.
Гарм махнул рукой и осы отлетели в сторону.
— Так что привело тебя, Фолькет? Что показалось тебе настолько важным?
— Кккамень… — цверг выпустил это слово из дрожащего от боли рта. — Ожил…
— Камень ожил? Так что ж ты молчал?!… — Гарм улыбнулся и раскрыл руки, будто собираясь обнять слугу. Но вместо этого он собрал парящую в воздухе кровь, придав ей форму червя, и одним взмахом отослал ее прочь, во внешние пределы бывшего Дома Богов, в земли Арр-Мурра.
— Ну что застыл? Идем! Показывай, как твой питомец возвращается.
Они спустились по крутой, осыпающейся камнями лестнице, прошли анфиладой то ослепительно освещенных, то непроглядно мрачных комнат и вошли в покой, ничем не украшенный, совершенно пустой. На одной из стен было видно что-то похожее на дверь — вросшую в стену, почти стертую, но все же заметную. Посреди покоя стоял алтарь, на каменной поверхности которого лежал алмаз темной крови — тот самый, что когда-то носила Амариллис на правой руке. По прежнему закрепленный в кольце, ничем не сдерживаемый. Увидев его, Гарм на миг замер — камень горел ясным, теплым огнем.
— Оооо… — и бог со свистом втянул воздух сквозь зубы. Он не спеша подошел к алтарю, провел рукой над камнем. Ничего. Гарм взял кольцо в руки, положил на ладонь — алмаз лежал спокойно, все так же светясь.
— Хвала всему сущему… Она жива… нашлась… — Гарм улыбался, купая взгляд в прозрачной глубине камня. — Ну конечно…ты не мог оставить ее на погибель. Дотянулся. Будь по-твоему…Веди ее. А я тебе помогу.
Осторожно положив камень на алтарь, Гарм, не поворачивая головы, сказал:
— С этого момента ты сюда больше не входишь. Только если я укажу. Не будем торопиться…
И Фолькет почтительно поклонился и вышел из покоя.
Амариллис шла не торопясь, но и не задерживаясь ни на секунду. Через полчаса она, однако, остановилась — лишь для того, чтобы подобрать палку подходящего размера, на которую было бы удобно опираться, и продолжила свой путь. В правой руке — посох, левая поддерживает тяжелый живот, лицо спокойно и даже как будто безмятежно. Можно было подумать, что она возвращается в родной дом, где ее ожидают тепло и защита, и если ей что и угрожает — так это укус припозднившегося комара или выговор от старой няньки за слишком долгую прогулку.
Еще через полчаса девушка увидела, как в просвете меж соснами блеснуло зеленым зеркалом озеро. Она спустилась пологим берегом, подошла к сосне, чьи огромные, вывороченные корни казались похожими на арку и остановилась перед ними.
— Пусти меня — переждать опасность… Укрой меня — от несущих смерть. Последний листок на древе, последнее зерно в колосе, последняя капля в иссохшем источнике. Не оставь меня, защити…
Выговаривая эти слова, Амариллис водила перед собой рукой — пальцы словно рисовали в воздухе витой, плавный узор. Закончив, она повела руками, отодвигая невидимую завесу и вошла, пригнувшись, в убежище, давным-давно сотворенное Эркиным.
В пещерке было сухо, почти тепло, пахло песком и сухим мхом. Амариллис положила к стене посох, собрала в небольшую подстилку раскиданный по пещерке мох, осторожно присела, вздохнула, переводя дыхание, откинулась на спину, достала из мешка флягу, глотнула молока…
Стрелы. Серебристо-серые стрелы. Полные колчаны смерти. Глаза. Промерзший до дна в Год Зимы родник. Светлые, ясные глаза смерти. Вышивка. Красными сполохами по льну. Красными брызгами по коже.
Там, в саду, она держалась, сколько могла. Но когда один из эльфов повернул голову на зов другого — застонала и без сил опустилась на колени, разрывая рукав, в кровь царапая плечо. Это был Хадор — почтительно-любопытный, всегда такой дружелюбный… А тот, кто звал его, кивком головы указав в сторону конюшни, откуда выглянул брауни, — это Геран.
Молоко в кожаной фляге… топленое, пахнущее теплом и медом. Амариллис осторожно закрыла горлышко, поставила флягу на песок. А потом прижала ладонь ко рту и закричала — беззвучно, отчаянно. Слезы, редкие, тяжелые, прочертили пару мокрых дорожек от уголков глаз к вискам. Она еще не успела унять дрожь в плечах, как со стороны противоположного берега послышался топот копыт. Всадник… и не один.
Ознакомительная версия.
