Снимок был старым.
Может даже вовсе не снимком, но черно-белым, точнее буро-желтым дагерротипом, сделанным еще в те давние времена, когда печатные кристаллы только-только начали использовать. И оттого слепки выходили нечеткими, размытыми, словно сквозь воду смотришь.
Василиса провела пальцем по неровному краю.
Прадед… похож на свой портрет, правда, моложе и много моложе. Красивый? Пожалуй, что да… Александр Радковский.
Офицер.
Белая форма. Перевязь. Ордена. И сабля, которую он придерживает рукой. Смотрит хмуро, и даже сквозь года чувствуется немалое его недовольство. И Василисе немного жаль женщину, которая стоит рядом, но все одно отдельно, слегка повернувшись, отступив от того, кто был назван ее мужем.
Она…
Странна.
Да, пожалуй, правильно будет назвать именно так. На плечах ее лежит шуба столь огромная, что вся-то женщина теряется под этою шубой. Темный мех собирается складками, шуба слишком длинна, а потому лежит на земле. Из-под шубы выглядывают тонкие руки, в которых женщина держит блюдо.
Или это не блюдо?
На ее голове странная шапочка, украшенная тем же мехом.
Но не одежда делала ее иной.
Лицо.
Круглое и плоское.
Как у Василисы. Круглее, чем у Василисы. И на этом круглом лице терялись темные узкие глаза. Нос ее был приплюснут, а губы слишком велики, чтобы это было красивым.
- Наша прабабушка, надо полагать, - Марья взяла снимок бережно. – Как думаешь, с этого можно написать портрет?
- Зачем?
- Затем, что… не знаю. Так будет правильно. Пусть она, конечно, не благородной крови…
- Благородной, - возразила Василиса. – Только… у них своя кровь. У нас своя.
- Тем более, - Марья разгладила тонкую паутину трещин. – Снимок выцветает, того и гляди выцветет и памяти не останется, а надо. Я не знаю, почему бабушка так… себя вела, хотя… она всегда говорила, что Радковские едва ли не родня Рюрикам и очень этим гордилась. Кровью. Чистотой… только… цена этой чистоты… я такую платить не желаю.
Марья покачала головой.
А Василиса взяла следующую бумагу. Тонкий полупрозрачный уже лист, потемневший от времени. Чернила же, напротив, посветлели и выцвели почти.
- Это… - ее взгляд скользнул по первым строкам. Читать было неудобно, уж больно узорчатым оказался почерк. – Это…
- Брачный договор, как я понимаю, - Марья отложила снимок. – Между нашим прадедом и…
…Гилян…
Ее звали Гилян. И пришло откуда-то значение имени – светлый путь.
- …Галиной Романовной из рода онойро, крещеной третьего сентября года тысяча семьсот восемьдесят седьмого от Рождества Христова в церкви Всех Святых…
А название городка, в котором данная церковь стоит, незнакомо. Есть она вовсе? Или сгинула вместе с поселением.
- Свидетельство о крещении тоже имеется, как и снимок церковной книги…
Еще один, хрупкий, почти нечитаемый.
- Зачем?
- Городок этот расположен на самом краю степей, мне Вещерский показывал. Думаю, прадед спешил. И венчались они там же. В тот же день. Сразу после крещения, как полагаю.
Еще один снимок.
И та же книга, то есть, Василиса не знает наверняка, но предполагает, что книга та самая, бледные листы заполненные нервным неровным почерком.
- Ты договор читай…
Василиса читала.
Честно.
Но получалось медленно, да и составлен он был столь хитро, что у нее с трудом выходило продираться сквозь сплетения фраз.
Еще и латынь.
Она с детства эту самую латынь терпеть не могла.
- Не понимаю, - она с раздражением отложила листок. – То есть, что они поженились, это я поняла. И что ей выделили дом и содержание положили, это я тоже поняла… а дальше? Вот это вот все…
Василиса ткнула пальцем.
- Вот это вот все… - Марья листок забрала. – Это, Вася, то, что ныне запрещено, да и тогда-то не больно одобрялось, хотя… что ты слышала про магию крови? Хотя нет, иначе спрошу. Что ты из услышанного запомнила?
Василиса честно попыталась вспомнить.
Ведь говорили же.
Наставник совершенно точно говорил про магию крови…
- Она запрещена.
- Именно. А почему?
…и это он объяснял, но Василиса… Господи, она и вправду была до отвращения ленива и невнимательна.
- На самом деле есть несколько ветвей этой самой магии, однако нам интересна одна из них. Обряд так называемого «родового единства» или еще известный, как «чистая кровь». Кто и когда его создал, вряд ли узнаешь, но в одно время использовали его часто и много, прежде всего те, кто желал сохранить родовую силу. И не только силу…
Марья сложила руки на коленях.
- Он позволял сохранить все. Вспомни портреты, до чего они похожи друг на друга. Наш отец на деда, а тот – на прадеда, и тот тоже на своего. И мы с Настасьей, и те, кто был до нас. И даже если взять портрет нашей бабушки, писанный в ее молодые годы, то ты удивишься, до чего я с нею схожа… можно подумать, что это портрет одной и той же женщины. Просто проявившейся в разные времена.
- Это… из-за обряда?
- Рода стремились сохранить себя. Приумножить не только богатство, но и силу, а потому нужно было сделать так, чтобы не рассеялась она, но закрепилась. И для этого над невестою проводили обряд, который закрывал одну кровь, позволяя проявиться в детях другой.
Василиса кивнула.
И… и получается, что не только над этой вот странной женщиной, которой пришлось покинуть свой дом по отцовскому слову, проводили обряд?
- И да, это частенько оговаривалось при заключении брачного договора, особенно, если невеста была из рода более слабого.
- А… ты?
- Во-первых, сейчас подобные обряды запрещены. Во-вторых, Вещерский человек разумный, он бы и предлагать подобную пакость не стал… да и вообще…
- Но если есть я, то… получается, что обряд не сработал?
Следующая бумага.
И тоже договор, на сей раз о перегоне табуна лошадей в количестве… а вот и снимки, на которых лошади выглядят почти обыкновенно. Они, безусловно, прекрасны, тонконогие и хрупкие с виду, однако дагерротип не передает и тени той силы, что звенела в них.
- Сработал. Но не в полную силу, - Марья перебирала карточки, ибо лошадиных было с дюжину. Некоторые подписаны.
Буран.
Жеребец-трехлетка. Окрас золотой… так и написали, хотя не существует подобной масти. Из особых примет – белая пежина на лбу в виде полумесяца.
Комета.
Жеребая кобыла. Вновь же окрас. И срок, когда кобыла должна разрешиться, только знак вопроса стоит… снова жеребец. И еще один. Пометка, видать, именно этого определили в производители. Пяток кобылиц, одна другой краше. И пара жеребят.
Еще один список, на сей раз развернутый. Клеймили лошадей там же, в Завутятске, где бы он ни находился. И клеймо ставили магическое, раз и навсегда закрепляя табун за новым хозяином. Заодно уж и составили подробное описание каждого жеребца, каждой кобылы.
Договор на продажу.
Трех кобылиц отдали за…
- Безумные деньги, - сказала Марья, кивая. – Я сама не поверила, что за лошадь можно получить столько. А ведь содержание он жене определил более чем скромное.
Копия письма.
Еще шестерых кобылиц отправили в подарок Его императорскому Величеству…
…грамота, в которой роду Радковских-Кевич возвращались былые привилегии и земли…
- Былые? – Василиса перечитала.
- Тоже удивилась, да? А оказывается, что не все-то так ладно было с нашим родом, как нам рассказывали. Бабушка забыла упомянуть, что когда-то Радковские участвовали в заговоре, который был раскрыт. И что прапрадеда нашего, пусть и не казнили, но земель своих и доходов он лишился. Думаю, потому и не казнили, что откупиться сумел. Главное, что даже в ссылку его отправили в собственное поместье, при котором осталась пара деревушек.
Подобный поворот в Василисиной голове не укладывался. Бабушка ведь… нет, Василису она не замечала, но пусть не ей, однако повторяла не раз, что у короны не было более преданных слуг, чем Радковские-Кевич.
