такое количество вина? Да, пусть лёгкого, пусть изысканного, но такое количество!
Второй пустой кувшин составил пару первому. В теле поселилась увлекающая лёгкость. В голову же ударили игривое безрассудство, молодецкая бравада и безудержная тяга к поговорить. Фокусировка моего зрения расширилась дальше подносов с яствами и замечательных кувшинов с вином и охватила сразу всю хижину.
Это же надо так хотеть жрать, чтобы позабыть про всё на свете! Вот я животное!
Богиня всё так же сидела в позе лотоса посередине хижины. Всё так же витала где-то в астрале. И всё так же была ослепительна и прекрасна. Хотя нет. Вру. Какое там «ослепительно» и «прекрасно». Сейчас она была просто умопомрачительна, нереально обворожительна, эталонно идеальна и до бесконечности желанна. Если бы в ту минуту хоть капелька здравомыслия осталась во мне, то я должен был бы отдать дань этому миру или по крайней мере сказать ему огромное спасибо. Второй раз за столь короткое время он снова возродил во мне мужские чувства, желания и возможности. Да-да, именно возможности. Забытые и уже давно навсегда утраченные. О возрождении этих возможностей мог бы сказать каждый, кто увидел меня в тот момент. Всё это было явственно и напоказ. Но сказать даже спасибо этому миру я не мог по причине неудержимого всплеска гормонов, породивших моё желание и напрочь отключивших способность адекватно мыслить. Да ещё и гургутское вино, усилившее в разы всё происходящее со мной. Короче, я банально начал делать глупости.
Подхватив два кувшина с вином, я решительно, но слегка неуверенно, по причине лёгкости в теле, подкатил к богине и, шлёпнувшись перед ней на пятую точку, изрёк заплетающимся языком:
— А не хлопнуть ли нам по кувшинчику этого божественного нектара?
Но ни одна ресничка прекрасной амазонки не соизволила колыхнуться в ответ.
— Понимаю. Был бестактен. А если вот под те чудные фруктики?
Моя поправка, внесённая в предложение, была отмечена гробовым молчанием. Складывалось впечатление, что я пытаюсь завести интрижку с искусно выполненной, но всё же неживой статуей. В её широко распахнутых глазах, глядящих одновременно и на меня, и сквозь меня, не блеснуло ни одной искорки, ни промелькнуло ни малейшей тени.
— Ну и чего так сразу нет? То — нет, это — нет. Вина не хотим, фрукты не едим. Банально ответить — и то выше ихнего достоинства. Я же от чистого сердца. Со всей душой и любовью. Жахнули бы. За жизнь поговорили. Всё равно маемся в каталажке без дела. Нет, я понимаю, сфинкса изображать, конечно, приятнее. Но тогда внеси свои предложения. Рассмотрим. Обсудим. Чай, уже не посторонние люди. На гургутов, вон, вместе ходили. И помощь ты мне оказывала, как заправская медицинская сестричка...
Собственно, вот такое душевное обидоизлияние полилось из меня бурным потоком. Правды в нём становилось всё меньше, зато выдумка и домыслы расцвели бурными соцветиями фантазии. Я уже и обвинял, и умолял, и пытался взять на слабо, и прочее, прочее, прочее. Наверное, началась банальная пьяная истерика. И толчком ей явно послужило полное игнорирование меня как личности. Разочарование от крушения моих сексуальных надежд и обида вообще за всё (вот вообще за всё) уже плели цветастые кружева в моём сознании, и тут их, словно по мановению волшебной палочки, застопорила одна-единственная мысль.
Да она же как спящая красавица. Только наша. Ну та, которая у Пушкина, в гробу хрустальном. А эта на буддийский манер, в позе лотоса. Оно и понятно, про Александра Сергеевича здесь и слыхом не слыхивали. Куда им, дикарям, до Пушкина. А сложиться в позу лотоса и без подсказки Будды можно. Ножки сами сплетутся и без постороннего нравоучения. Но принципы на то и принципы. И действовать должны в любом мире. Сейчас я тебя, красавица, верну в естественную реальность.
Резко вскочив на ноги и, как ни странно, даже ни капельки не пошатнувшись при этом, я крепко взял богиню за затылок и, приподняв её голову за подбородок, буквально впился в её уста своими. Губы её были мягкими и бархатными. Вспышка от этой интимной близости ошеломила меня, разнесла мой мозг в клочья и одарила секундами безграничного счастья. Но это была лишь вспышка. И это были лишь секунды. Она мне не ответила. Она не ответила на мой поцелуй. Она осталась всего лишь куклой. Живой, податливой, но куклой. С большим сожалением я разорвал наш, а точнее, мой, поцелуй и, не отпуская головы богини, заглянул в её бездонные глаза. В них плескалась пустота самой огромной чёрной дыры во Вселенной. И в эти секунды мне стало жалко. Жалко себя, жалко её, жалко весь окружающий мир. Жалко все бесконечные миры во всех их безграничных множествах, со всем, что их наполняет. Мне стало просто жалко.
Повинуясь этой жалости, захотелось сделать что-то невозможное. Свернуть горы. Повернуть вспять реки. Разрушить и создать заново планеты, галактики и даже целые миры. Сделать хоть что-то, чтобы подавить эту жалость. Но единственная галактика и единственный мир, который сейчас существовал передо мной, — это обнажённая, хрупкая и беззащитная богиня, застывшая в позе лотоса.
Повинуясь какому-то сто двадцать шестому чувству, я прижал её голову к себе и стал просто гладить её по волосам.
Мгновения уже настойчиво начали складываться в вечность.
Жалость потихоньку стала сдавать главенствующие надо мной позиции и, тихо ворча, удаляться в потаённый уголок до лучших, благоприятных для неё времён.
А под моей рукой были уже не волосы богини. Под моей рукой была её изящная спина с приятной бархатной кожей. И моя рука там вольготно и по-хозяйски шарила, изучая все неровности и получая фантастическое удовольствие.
Вот она нежными пальчиками забралась под волосы, слегка пощекотав амазонку.
Вот, быстро соскользнув вниз, всей ладошкой занежилась на округлости бедра.
Вот, буквально по-пластунски, стараясь быть незамеченной, проползла до коленки и почти затихла там, совершая лёгкие круговые движения.
