— Но это ведь полнейшая чушь! Какая я там еще герцогиня !
И они непроизвольно расхохотались при одной мысли о крепком, близком к земле крестьянине Ульфе Паладине из рода Людей Льда как маркграфе.
— Я так рад, что ты вернулась, — тихо произнес Вемунд.
— Спасибо, — ответила она насколько могла нежно. — Я так обрадовалась, увидев тебя здесь.
Стоя сзади нее, он прижался щекой к ее волосам.
— Я должна идти в субботу? — спросила она.
— Думаю, что да.
— Может быть, мне до конца выполнить задание? Выйти замуж за мужчину, которого я не хочу? И прожить всю жизнь с ним?
— Мне казалось, что Лиллебрур тебе нравится, — сказал он, задетый таким отношением к брату, которого он так любил.
— Я предпочитаю его брата, — отрезала Элизабет и отошла к остальным.
Он последовал за ней и шепнул ей на ухо:
— Старшего брата нет. Ни для одной женщины. Он заберет с собой свои заботы и уйдет.
— Нет, — прошептала огорченная Элизабет, вцепившись ногтями в его руку.
— Все готово, — крикнула Карин. — Подходите и рассаживайтесь по своим местам!
Сначала ужин складывался как нельзя лучше. Приятное настроение, безмерно счастливая Карин и веселые, любезные кавалеры. Элизабет сидела спиной к кафельной печи, ощущая, как по всему ее телу разливалось тепло, достигая продрогших рук, которые вначале не могли удержать свежеиспеченных пирожков. Госпожам Воген и Окерстрем было позволено присоединиться к трапезе. Хотя у госпожи Окерстрем была довольно неодобрительная мина, ей, однако, — что все не преминули заметить — было хорошо.
Госпожа Воген могла через открытую дверь в свою комнату видеть, как спит София Магдалена.
В доме царила идиллия — всем было просто замечательно.
Но постепенно идиллия стала рушиться.
Все началось с тоненьких, слабых протестов малышки, переросших в порядочный крик. Одна из дам пошла успокоить девочку, которая обычно в такое время не плакала. Они перенесли колыбель к столу и устроили крошке такую качку, от которой и опытному моряку было бы не по себе.
Но это подействовало. Девочка замолкла, и они вновь смогли продолжить беседу — на этот раз на фоне приглушенного поскрипывания колыбели.
Вскоре обнаружилось, что Карин была теперь отнюдь не так весела. Всхлипывая, она молча вытирала слезы. На ее худом лице выделялись покрасневшие нос и глаза.
Элизабет вежливо поинтересовалась, что произошло.
Она попыталась улыбнуться.
— Ах, я такая глупышка, — пропищала она. — Я так счастлива, так счастлива.
У нее безудержно покатились слезы.
— От радости тоже плачут, — успокаивал ее доктор Хансен.
— Да, но… я не из-за этого. Ужасно то, что я ничегошеньки не понимаю. Что стало с моей жизнью? Что я с ней сделала? Я была молода и красива, а посмотрите, что теперь! Что это за старая ведьма, которую я вижу в зеркале?
Со всех сторон энергично запротестовали. Ее уверили в том, что никакая она не ведьма, а прелестная, милая дама.
Элизабет, которая временами была способна сказать что-то по-настоящему умное, объяснила:
— Многие, очень многие рассуждают точно так же, как ты, Карин. «Что стало с моей жизнью? Что я с ней сделал?» Единственное, ради чего они жили и что имели возможность создать, это достойную жизнь. Ты совсем ни в чем не виновата. Ты была очень серьезно больна, ведь ты сейчас об этом знаешь, не так ли? Будь благодарна судьбе за то, что ты поправляешься!
Вемунд вздрогнул. То, что Карин пошла на поправку, вызывало у него неприкрытый страх.
— Но я так состарилась, — пожаловалась Карин.
Вемунд собрался и попытался помочь.
— Сорок пять лет. У тебя еще полжизни. Вместе с Софией Магдаленой.
— И с нами, — добавила Элизабет. — Мы хотим всегда быть твоими друзьями и быть с тобой, когда мы тебе понадобимся.
Остальные кивнули головой. Даже госпожа Окерстрем, которая всегда относилась к Карин с подозрением, была решительна в этом вопросе.
— Но мне так страшно!
Доктор Хансен взял ее тоненькую руку в свою надежную и теплую руку врача.
— Вы так добры! Так добры, — всхлипнула она. — Но я чувствую себя столь беспомощно, столь… одиноко! Это, разумеется, глупо с моей стороны, но это так.
— На это ничего не скажешь, — заметила Элизабет. — Сколько бы у тебя ни было друзей, от внутреннего одиночества никуда не деться. Но мне сдается, что мы можем примерно представить себе, каково жить, не имея под ногами почвы.
— Да, именно так, — сказала Карин, вытирая нос платком, таким же тонким, как и она сама. — Именно так я себя чувствую! И еще мне надо что-то или кого-то вспомнить, а я этого не хочу.
— Тебе следует думать только о Софии Магдалене, — сказал Вемунд. — И о нас. О своей новой жизни. Твою старую жизнь мы вымели прочь.
Карин осторожно и неуверенно посмотрела на них. Казалось, Элизабет не очень понравилось это сравнение. Мусор обычно рано или поздно обнаруживается.
Госпожа Воген вдруг вскрикнула.
— Кто-то стоит у окна!
Мужчины — и Элизабет, которая не научилась быть слабой, беззащитной женщиной, — подскочили.
Они думали, что гардины задернуты плотно, но на самом деле между ними была щель. Госпожа Воген плотно задернула гардины, женщины взяли колыбель и поднялись на второй этаж.
Трое других уже были на заднем дворе усадьбы.
Там было темно, как в погребе. Они услышали, что кто-то пробирался сквозь чащу. Вемунд рванулся туда раньше других. Казалось, ему вот-вот удастся настичь беглеца, у которого была приличное преимущество.
Тьма, однако, была на стороне любителя подсматривать в чужие окна. Внезапно все стихло.
Вернулся Вемунд.
— Он либо укрывается здесь за изгородью, либо затаился, прижавшись к земле. Я ничего не могу поделать в такой кромешной темноте.
— Тогда я пойду и успокою дам, — предложил доктор Хансен.
— Хорошо! Элизабет, посмотри, что я нашел на ветке. Это похоже на кусок материи. Я заберу его в дом. А тебе нельзя здесь оставаться одной — это опасно! Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, понимаешь!
— Да, — сухо ответила она. — Ты хочешь передать меня своему братишке в целости и сохранности.
— Я не это имел в виду, и тебе это хорошо известно, — сказал он, ведя ее домой. — Но уж если ты желаешь преподнести это таким образом, то… Да, и это тоже правильно.
Они остановились в прихожей, чтобы рассмотреть вырванный кусок материи. Это была золотистая парча.
— Где-то я недавно видела такой узор, — сказала Элизабет.
— Я могу тебе сказать, чей он, — признался Вемунд. — Он принадлежит щегольской жилетке моего дорогого родственника Мандрупа Свендсена.
— Да, точно! Но что он здесь делал?
— Важнее другое: как он сюда смог попасть?
